Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

Темный Лорд, в честь праздника на время вернувший себе в качестве костюма змееподобный облик, куда‑то запропастился сразу после торжественной части. В полутемном зале мелькали силуэты и тени. Большие часы, перенесенные из холла и окруженные змейкой парящих крошечных свечек возвещали о том, что скоро гимназисты вынуждены будут покинуть Трапезную — для них бал–маскарад длился лишь до трех часов, остаток же ночи накануне Дня Всех Святых был в полной власти взрослых.

Гермиона, улизнувшая ото всех, курила, сидя на постаменте огромной статуи в темной части зала, когда услышала совсем близко, кажется, по ту сторону возвышения, досадливый голос своей матери.

— …рассказывать мне о том, как должно жить! — гневно говорила она кому‑то, видимо, подходя к статуе и останавливаясь в ее тени.

— Понимаю, что смешно твердить тебе о чести, — возразил на это грубый мужской голос. В ответ Беллатриса действительно рассмеялась, — и всё же, Белла! Есть границы, за которые вообще не должно переходить человеческим существам…

— Тебе известны мои границы, — зловещим тоном прервала женщина, прекратив веселиться. — Других нет.

— Я думал, что они мне известны.

— Рабастан, ты ведешь себя глупо. Все последние годы. Не переходи дозволенных тебе границ. Ты был предан милорду столько лет: не допускай же сейчас непоправимых и глупых ошибок!

— А какую ошибку допустил мой брат, Белла? Что молчишь?! Ты говоришь мне: «Не переходи границ, чтобы сохранить жизнь»? Но ее так просто лишаются даже самые верные! Ты печешься о моей безопасности? Это так великодушно! И странно! Ведь для тебя не существует ни благодарности, ни привязанностей, ни чести! Годы — ничто! Вся жизнь — пустяк. Так зачем ты пытаешься уберечь мою?

— Не думай, что я не сожалею о Родольфусе, Роб! Или что для меня это было просто.

— Сожалеешь! — с горечью перебил ее собеседник. — Поберегись бросаться такими словами! Еще скажи, что мы все так много пережили вместе и через сколькое прошли! Давай, скажи, что же ты замолчала?! Дружно вспомним славное прошлое! А потом и меня ты прикончишь, не моргнув глазом, как только Он этого захочет!

— Я его не убивала, — тихо сказала женщина.

— Не важно, кто! Белла! Послушай сама себя! Между верностью и безумием тоже есть черта!

— Молчи! — яростно остановила его Беллатриса. — Не произноси такого никогда! — с чувством предостерегла она, и скороговоркой добавила: — И даже не думай!

— А может, я больше не дорожу своей жизнью.

— Ты и без меня знаешь, что не всякому может посчастливиться расстаться с нею легко, — досадливо бросила женщина.

— И всё это устраивает тебя?

— Меня — вполне, — холодно отрезала она.

— Ну да, — мужчина сделал паузу, — леди Волдеморт.

— Это не имеет значения, Роб! И ты это прекрасно знаешь! Или в Азкабане я хоть раз пожалела о своем выборе, или хоть на миг задумалась о предательстве тогда, когда ничего уже не вселяло надежду?!

— А я, Белла?! А Родольфус? В том‑то всё дело. Я больше не вижу смысла, понимаешь?

— Роб, каждый из нас всегда, всякий миг, с самого начала был готов отдать за милорда собственную жизнь! И ты тоже! Что изменилось сейчас? Родольфус удостоился высочайшей чести, ты даже представить себе не можешь, какой! Мы все должны быть готовы в любую минуту умереть за нашего Лорда!

— Когда есть смысл, Белла, — перебил Рабастан. — А не просто так!

— Смысл был!

— Какой? Сделать тебя женой повелителя?!

— Его воля, — ледяным тоном оборвала Беллатриса. — Мне кажется, этого вполне достаточно.

Послышался стук каблуков и шелест мантии, леди Волдеморт стремительно вышла из‑за статуи и скрылась в полумраке зала.

Гермиона, выждав пару минут, легкой тенью вернулась к преподавательскому столу, вокруг которого пылали высокие факелы.

— Что с вами, леди Малфой? — окликнул ее задумчивый голос младшего профессора д’Эмлеса. Наряженный Мефистофелем, он удивительно вписывался в этот образ — ибо и в быту носил на себе его неуловимые черты.

— Всё в порядке, — ответила Гермиона.

— У вас озабоченный вид.

— Слишком много мыслей, — протянула ведьма с меланхоличной улыбкой.

— В эту ночь нужно веселиться, — прищурившись, попенял д’Эмлес. — Пойдемте.

— Куда?

— Попробую помочь разобраться с вашей тревогой. — Он взял ее под руку и повел в темноту.

— Хотите пригласить меня на танец? — предположила Гермиона.

— Танцевать нужно с легкой душой, — возразил преподаватель нумерологии.

— А как ее облегчить? — усмехнулась ведьма.

— Нужно сначала найти смелость заглянуть в нее, миледи, — странно ответил ее коллега. — Идемте.

Он вывел ведьму к оазису мерцающего голубоватого света в одном из отдаленных уголков зала. Там, за небольшим круглым столиком в окружении нескольких фигур восседала перед магическим кристаллом наряженная римлянкой преподавательница прорицаний. Шелковый шарф скрывал изуродованную половину лица.

— Присаживайтесь здесь, леди Малфой, — подтолкнул Дэмьен. — Врага нужно знать в лицо.

— Это совсем… — растерялась Гермиона. — То есть я не… Здравствуйте, профессор Нэсмизидас.

— Зовите меня Амарантой, — улыбнулась в призрачном голубом свете полувейла и протянула над столом свои белоснежные руки ладонями вверх. Гермиона без особого энтузиазма подняла свои.

Глаза гадалки затуманились, и она неподвижным взором уставилась вглубь магического кристалла. Гермиона от нечего делать тоже туда смотрела: внутри шара клубился облаком густой белый туман.

Амаранта молчала, руки ее, сначала совершенно ледяные, стали медленно согреваться в теплых ладонях Гермионы. Пауза затянулась.

Леди Малфой уже хотела прервать представление и встать, как вдруг губы провидицы дрогнули.

— Два тугих обруча сковали твое сердце, — заговорила она тихим, потусторонним голосом, глядя в белый клубящийся туман, — и мешают дышать: каждый миг, каждую секунду память шепчет твоему сердцу жестокие слова. Много чужой вины окатывает тебя холодом постоянно, но вина твоя — жжет каленым железом. И свобода от нее придет лишь когда спадут тяжелые обручи. Их разрушит только месть. Всё остальное бессильно. Неотомщенная обида вопиет о возмездии…

— Это невозможно, — дрогнувшим голосом сказала Гермиона, — у меня нет власти мстить мертвому и пропавшему.

— Тот, кто исчез, всегда рядом. Тот, кто умер, дожидается твоего суда. Ты снимешь раскаленные обручи. Один за другим, хотя между ними лягут годы. Сначала первый, самый тугой. А за ним и следующий. Один с наслаждением, второй — с безразличием. Ты уберешь жар, чтобы замерзнуть во льдах чужой вины, но твоей уже не останется.

Гермиона хотела встать, однако Амаранта удержала ее, с силой сжав руки, и всё так же не отрывая взора от шара, разделяющего их двоих.