Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Коллектив авторов

Ввиду упреждения продовольственных трудностей Временное правительство уже давно предлагало осуществить «разгрузку» Петрограда — перевести полностью или частично предприятия на Урал, в Поволжье и на Юг России. Разумеется, при этом учитывалась и перспектива возникновения осенью продовольственных бунтов. Условия переезда обговаривались фабзавкомами с предпринимателями; в отдельных случаях рабочим гарантировались комфортные условия переезда и размещения на новом месте с семьями{2884}. Однако разгрузка так и не была произведена. В результате большевики, придя к власти, столкнулись в столице и с безработицей, и с продовольственными трудностями. Проблема была «решена» за счет дикой продотрядовщины и стихийного бегства рабочих из Петрограда.

Характерно, что предстоящая разгрузка возмутила и некоторых представителей интеллигенции. Так, слух о том, что правительство собралось эвакуировать Театральное училище, был расценен как его «закрытие»{2885}. Действия власти перестали понимать.

Вместе с тем уже в конце сентября заговорили о том, что буржуазия бежит из столицы, дабы «оставить» рабочих немцам. Понятно, что определенная часть населения старалась уже тогда перебраться если не в имения, расположенные в относительно спокойных губерниях, то хотя бы быть поближе к плодородному Югу России. И тут выяснялось, что страховые кампании в связи с перспективой захвата столицы немцами оценивают свои риски (т. е. возможный ущерб клиентов) в полтора раза ниже. Тогда начинал возмущаться средний обыватель. «Вот в чем я согласен с большевиками: бегут из Петрограда, значит — хотят отдать его без сопротивления немцам», — писал один москвич{2886}. Возникал очередной ужасающий призрак «измены».

На радикализацию рабочих масс влиял и другой фактор: представление об усиливающейся репрессивности власти. Карательные действия по отношению к рабочим правительство осенью действительно пыталось предпринимать{2887}, но половинчатые репрессии еще больше озлобляли рабочих.

Конечно, стачечная активность вовсе не означала готовность «свергнуть буржуазию». Тем не менее забастовщики, численность которых в сентябре октябре 1917 г. доходила, по некоторым подсчетам, до 2 млн. человек, представляли важнейший деструктивный фактор общественной жизни. После июльских событий рабочим пришлось по-новому взглянуть на своих умеренных социалистических лидеров. Сам по себе подъем стачечной волны получал широкий резонанс. Об этом узнавал любой поглощающий газетную информацию крестьянин и солдат, факты обрастали невероятными слухами. В 20-х числах октября в Шуе и Иваново-Вознесенске в связи со стачкой текстильщиков власти собирались ввести военное положение. К октябрю в стачечное движение помимо железнодорожников втянулись госслужащие и работники муниципальных хозяйств — дело доходило до забастовок могильщиков московских кладбищ{2888}. Что касается «мятежного обывателя», то он готов был бунтовать против любых властей под влиянием перебоев в снабжении. Происходила прививка вируса социальной агрессии.

К тому времени фабзавкомы, возглавившие своего рода круговую оборону предприятий от предпринимателей и государства, оказались под влиянием большевиков (Ленин даже подумывал об использовании их для захвата власти). Напротив, профсоюзы, направляемые умеренными социалистами, отнюдь не помышляли об утверждении пролетарской государственности. Рабочие хотели быть независимыми в своих решениях, но в целом общий язык легче находили с Советами и особенно с потребительской кооперацией.

В деятельности фабзавкомов наибольшее распространение получил контроль над условиями труда и внутренним распорядком на предприятиях, наименьшее — деятельность по охране предприятий (рабочую милицию могли позволить себе лишь крупные заводы), финансовый контроль, прямое рабочее управление. При этом борьба с хищениями слабее всего велась на предприятиях пищевой промышленности. Если добавить к этому известную склонность фабзавкомовских лидеров «распределять» спирт, то станет очевидно, что природа этих органов была двойственной: выступая за сохранение производства в традиционных формах, в определенных условиях они могли предстать бунтарскими организациями. Эти органы не только мобилизовывали рабочих, но и развращали их. Летом 1917 г. среди части представителей фабзавкомов стало распространяться убеждение, что, участвуя в снабженческо-хозяйственной деятельности, рабочие помогают буржуазии эксплуатировать самих себя{2889}. Напротив, завком Путиловского завода разъяснял: «Приучаясь к самоуправлению на отдельных предприятиях, рабочие готовятся к тому времени, когда… орудия производства вместе с зданиями, воздвигнутыми руками рабочих, перейдут в руки рабочего класса»{2890}. Призывы такого рода уместнее всего относить к области социальной риторики, подсказанной большевиками. Как бы то ни было, к осени 1917 г. рабочие вышли за пределы обычного типа социального конфликта, характерного для западных стран.

Наибольшую активность демонстрировала молодежь. Весьма агрессивно вели себя такие представительницы «пролетариата», как прачки и солдатки. Многочисленные стачки столичных прачек не только основательно нервировали «чистую» публику, но и раскачивали психику всего населения Петрограда. Нечто подобное происходило и в ряде других мест. По городам Тверской губернии прокатилась волна бабьих бунтов, связанных с распределением продовольствия. В Уфе в начале мая ожидали «беспорядков на продовольственной почве» в связи с намечаемым митингом солдаток. Большевистские агитаторы не случайно зачастили к солдаткам. Так, в Минске они ухитрились поставить под свой контроль комитет городской думы, занимавшийся выдачей им специальных пайков, а затем организовали специальные справочные столы, которые использовали также в собственных агитационных интересах. Нечто подобное произошло и в Москве{2891}. Фактически через солдаток большевики получали возможность воздействовать и на их мужей на фронте.

Несмотря на известного рода риторику и даже теоретические разработки, фабзавкомы почти не придавали значения задачам сохранения существующих форм производства. 12 октября их «Рабочий путь» осудил случаи ходатайств фабзавкомов о выдаче государственных субсидий на поддержание производства. Большевики становились лидерами архаичного бунтарства, окончательно вытесняющего трезвый расчет. Это прослеживалось и через взаимоотношения фабзавкомов с рабочей милицией и Красной гвардией.

Есть свидетельства, что именно с помощью рабочей милиции фабзавкомы держали под контролем внутреннюю жизнь предприятий. Последующая трансформация рабочей милиции в Красную гвардию была подхлестнута корниловщиной. Со временем эта часть пролетарской молодежи переключилась на продотрядовскую деятельность. Это укрепило способность большевиков к манипулированию рабочими коллективами. К тому же, в результате создания областных центров фабзавкомов осенью 1917 г. грань между фабзавкомами и профсоюзами стала стираться, а рабочие все более доверяли радикальным демагогам. Проходившая 12–17 октября 2-я конференция фабзавкомов Москвы потребовала национализации ряда отраслей, принудительного синдицирования, контроля государства над промышленностью и банками — всего того, что официально провозгласили большевики. Тем не менее в Петрограде в момент свержения Временного правительства во вторник 24 и среду 25 октября на предприятиях работа не прекращалась, хотя вечером накануне «исторического дня» на целом ряде заводов состоялись организованные большевиками митинги{2892}.

Несколько иная картина складывалась в Московском промышленном районе. Здесь переход власти к Советам выглядит естественным продолжением целой полосы массовых стачек, будораживших регион с сентября 1917 г. Но детальный анализ поведения фабзавкомов показывает, что их можно назвать в лучшем случае «интендантскими отрядами» революции{2893}. Масса рабочих скорее соглашалась на проведение революции от их лица, нежели участвовала в ней. В Саратове союзы грузчиков были настроены негативно по отношению к крайним революционным партиям{2894}. Напротив, в Смоленской губернии 20 октября на расширенном заседании местного Совета рабочих и солдатских депутатов эсеры и меньшевики вынуждены были выйти из его состава, мотивируя это тем, что там «заседают не рабочие, а бандиты и жандармы». Не удивительно, что в ночь с 24 на 25 октября отряд из 100 солдат захватил арсенал и доставил оружие в помещение Совета{2895}.

Временное правительство уже не могло влиять на экономику. Рабочие оказались предоставлены самим себе. В любом случае основная их масса встретила известие о большевистском перевороте сочувственно. Увы, он не решал хозяйственных проблем.