Детская книга войны - Дневники 1941-1945 - авторов Коллектив

Детская книга войны - Дневники 1941-1945

ОТ РЕДАКЦИИ

Мы говорим «война» - и подразумеваем «большие слова» подвиг, патриотизм, Родина... Так было принято. Но мы хотим уйти от шаблона, заглянуть туда, куда редко достигал луч света, ведь, по сути, кроме имени-знамени Тани Савичевой и пятёрки пионеров-героев мы не знаем о «войне детей» – ничего. Да, тушили зажигалки на крышах, да, копали картошку и работали на огородах, да, писали письма домой под диктовку раненых бойцов о госпиталях, да, вязали тёплые варежки... Но что было с их миром, миром ребёнка, поколебленным голодом, разрухой, смертью любимых, старших? Они, ещё живые, могут вспомнить сейчас, поделиться воспоминаниями – но ничто не будет так ярко и достоверно, как дневниковые записи. Именно поэтому мы взялись за этот жанр. Для нас, журналистов «АиФ», задумавших этот труд – собрать под одной обложкой эти тексты, чего не было сделано ни в СССР, ни в современной России, - соприкосновение с детским миром военных лет оказалось потрясением. И мы хотим, чтобы его пережили и вы. Мы собрали всё, что могли. Архивные документы, семейные реликвии, уже видевшие свет книги... Их оказалось 35. Тридцать пять дневников советских детей. Ни один не похож на другие. Из тыла, с оккупированных территорий, из гетто и концлагерей, из блокадного Ленинграда и из нацистской Германии. Тридцать пять разных войн...

Совершенно разные по фактуре, дневники детей наряжают соседством «большого» – и «малого»: «Зубрил алгебру. Наши сдали Орёл». Это настоящие эпосы, «Война и мир» – в ученической тетради. Удивительно, как держится детский взгляд за мирные «мелочи», как чувствуется биение «нормальной» жизни даже в оккупации и блокаде: девочка пишет о первой помаде, мальчик – о первом влечении. Дети – поголовно! – пишут о книгах: Жюль Верн и Горький, школьная программа и семейное чтение, библиотеки и домашние реликвии.... Они пишут о дружбе. И конечно – о любви. Первой, осторожной, несмелой, не доверяемой до конца даже интимному дневнику...

Вообще у них, у наших героев, всё – впервые. Впервые дневник, впервые - война, у них нет опыта старших поколений, нет прививки жизни, у них всё – на живую нитку, взаправду, и нам кажется, что их свидетельства – они самые честные в том, что касается внутреннего мира и отражения в себе мира большого.

Собранные нами дневники разные не только по содержанию, разные они и по «исполнению». В нашем распоряжении и листы перекидного календаря, и записные книжки, и общие тетради в коленкоровых обложках, и школьные в клеточку, и альбомчики с ладонь... У нас есть дневники длинные и короткие. Подробные и не очень. Хранящиеся в запасниках архивов, фондах музеев, есть семейные реликвии на руках у читателей газеты.

Один из читателей, услышав наш призыв предоставить детские дневники, сел и за выходные записал свои юношеские воспоминания, бережно принеся их в понедельник в редакцию. И нам подумалось: ведь может быть и так, что никто за все эти годы не спросил его: «Дед, а как оно было там?», ему не довелось никому доверить детского, сокровенного, больного...

Акция сопричастности – вот что такое труд, который взял на себя «Аиф». Не просто показать войну глазами ребёнка, сквозь призму детского восприятия мира – невинного, трогательного, наивного и так рано возмужавшего, а протянуть ниточку от каждого бьющегося сейчас сердца к сердцу, пережившему главную катастрофу XX века, к человеку даже если и погибшему – но не сдавшемуся, выдюжившему, человеку маленькому, может быть, ровеснику, но видевшему самые страшные страницы истории, которая была, кажется, недавно, а может, уже и давно... Эта ниточка привяжет. И, может быть, удержит. Чтобы не оборвался мир. Такой, оказывается, хрупкий.

Редакция еженедельника «Аргументы и факты»

СЛОВО ДАНИИЛА ГРАНИНА

Дети переносят войну иначе, чем взрослые. И записывают эту войну и всё, что с нею связано, все её ужасы и потрясения они по-другому. Наверное, потому, что дети – безоглядны. Дети наивны, но в то же время они и честны, в первую очередь перед самими собой.

Дневники военных детей – это свидетельства удивительной наблюдательности и беспощадной откровенности, часто невозможной взрослому человеку. Дети замечали явления быта, приметы войны более точно, чем взрослые, лучше реагировали на все происходящие перемены. Их дневники ближе к земле. И потому их свидетельства, их доказательства подчас горазда важнее для историков, чем дневники взрослых.

Одна из самых страшных глав этой книги – самая первая. Ужаснее всего для детей в блокадном Ленинграде, насколько я мог заметить тогда, были бомбёжки и артобстрелы, тёмные улицы и дворы, где ночью не было никакого освещения. Разрывы бомб и снарядов – это была смерть видимая, наглядная, к которой они не могли привыкнуть.

А вот смерть человеческую, окружавшую их на улицах и в домах, они воспринимали спокойнее, чем взрослые, и не ощущали такого страха и безысходности перед ней, может быть, просто потому, что не понимали её, не соотносили с собой.

Но были у детей свои, собственные страхи. А ужаснее всего, как выяснилось, для них был голод. Им гораздо труднее, чем взрослым, было перетерпеть его, они ещё не умели заставлять себя, уговаривать, и от того больше страдали. Вот почему так много строк и страниц в их дневниках посвящено мыслям о еде, мукам голода – и последующих муках совести...

Чем эти дневники были для них, тех, кто их писал? Почти в каждом дневнике прочитывается: «мой лучший друг», «мой единственный советчик»... В дневник не пишут – с дневником говорят. Нет на Земле ближе существа, чем эта тетрадь в коленкоровой обложке, чертёжный блокнот,альбомчик с ладонь... И эта близость, эта потребность – зачастую она возникает именно в первый день войны, когда и были начаты многие из опубликованных в этой книге дневников.

Соприкосновение с детским миром тех военных лет – дело для меня глубоко личное.

Работая над «Блокадной книгой» мы с Алесем Адамовичем поняли, что наиболее достоверно чувства, поведение блокадников выражены именно в детских дневниках. Разыскать эти дневники было непросто. Но несколько поразительно подробных мы всё же нашли. И выяснилось, что как правило, дневник человек вёл, даже не надеясь выжить. Но вместе с тем он понимал исключительность ленинградской блокады и хотел запечатлеть своё свидетельство о ней.

В эпоху переоценки самых важных человеческих ценностей, когда по Европе снова маршируют факельные шествия нацистов, такие свидетельства, как дневники детей войны, крайне важны. Они возвращают нас к себе, к земле, на которой мы родились... И если сегодня кого-то не пронимают свидетельства взрослых, то, может быть, проймут слова детей. И детям нынешним слышнее будут голоса их сверстников, а не взрослых, которые вещают с высоких трибун. Ведь одно дело, когда учитель у доски рассказывает тебе о войне, и совсем другое – когда это делает твой школьный товарищ. Пусть и с разницей в 70 лет.

Конечно, все мы боимся, страшимся, не хотим новой войны. Читая дневники детей, переживших войну минувшую, понимаешь этот ужас ещё сильнее. И поневоле задумываешься: неужели мы смогли прожить без войны всего семь десятилетий? Всего семь десятилетий мира! Ведь этого так мало.

Даниил ГРАНИН, писатель, участник Великой Отечественной войны, почётный гражданин Санкт-Петербурга

СЛОВО ИЛЬИ ГЛАЗУНОВА

Мы жили на Петроградской стороне в когда-то самом прекрасном и богатом городе мира, бывшей столице Российской империи.

Это было нестерпимо давно. Но как будто вчера. А иногда мне кажется, что и сегодня, – настолько всё явно перед глазами... Завывание сирены. Тиканье метронома, которое доносилось из репродукторов. Это было предупреждение об артобстреле города или о его бомбёжке. А затем метроном всегда сменяла бравурная, весёлая музыка, которая действовала на наши души, как реквием. Голод. Вначале, несмотря на огромную слабость, голова была очень ясной... Потом временами начинаешь терять сознание, восприятие реальности нарушается...

Нестерпимый холод. Свыше 40 градусов мороза. Мы даже спали в пальто, зимних шапках, закутанные сверху шарфами. Но это не спасало. В квартире было так же холодно, как на улице. Окна закрывали одеялом, чтобы меньше дуло... По утрам не было сил, чтобы эту занавесь снять. Поэтому жили в кромешной тьме... Снег всю зиму не убирали. Трупы упавших от дистрофии людей заносила снежная вьюга...

Я навсегда запомню Новый год 1942 года... Моя бедная мама решила устроить мне ёлку, как всегда до войны. Она воткнула ветку в пустую бутылку из-под молока, завёрнутую в белую ткань... Повесила несколько ёлочных игрушек... Нашла свечку. Разрезала её на несколько частей, прикрепила к ветви... Из соседних комнат медленно шли родственники, опираясь на палки, закутанные, с неузнаваемыми от истощения лицами. Глядя на пламя угасающих свечей, все вдруг заплакали.