Рай с привкусом тлена - Светлана Бернадская

к деньгам свекрови. Хорхе как в воду канул, а Изабель заперлась в своих покоях и горюет о сыне. Предлагаешь мне выломать дверь в ее спальню и пытать свекровь, чтобы она отдала сбережения?

Джай нервно дернул плечом.

— Хорошо. Я подумаю, где достать денег.

— Достать? — я поморщилась. — Откуда? Отберешь силой у других господ или заберешься в городскую казну, используя свое положение?

— Чего ты хочешь, Вель? — взвился он, словно я ударила его в больное место. — Как я могу помочь тебе, если ты отвергаешь любое мое слово?

— Если не хочешь меня отпустить, дай разрешение зафрахтовать судно Абаланте. Я загружу его железом с острова и отправлю на север. Это позволит мне продержаться какое-то время.

— Хорошо, — выдохнул Джай с некоторым облегчением. — Аро займется этим. Что-то еще?

— Нет, — сказала я и сунула ключ от калитки в замочную скважину.

— Вель, — он придержал меня за руку, и я вздрогнула от его прикосновения. От ощущения сильного, все еще безумно желанного тела за моей спиной по коже пробежали мурашки. — Позволь мне увидеть детей.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— А если не позволю? Не выпустишь судно из порта? Заставишь меня унижаться и выпрашивать милостыню? Позлорадствуешь, когда меня за неуплату виры бросят в городскую темницу?

В шумном дыхании за моей спиной отчетливо слышалась злость. Но Джай ничего не ответил. Убрал руку и отступил на несколько шагов, освобождая меня из плена своей близости. Дрожащими пальцами я повернула ключ в замочной скважине и проскользнула во двор. Не поднимая глаз, заперла калитку изнутри.

Тяжелый взгляд Джая я ощущала меж лопаток все время, пока шла вдоль лужайки к веранде. Выдержки, чтобы держать спину ровной, а голову высоко поднятой, хватило лишь до входа, но стоило мне захлопнуть за собой дверь, как ноги ослабели, и я прислонилась к прохладной стене. Просторный холл, освещаемый лишь тусклым светом двух масляных ламп, встретил меня гнетущей пустотой. Всхлипнув, я сползла по стене прямо на мраморный пол и спрятала лицо в ладонях. Суровое, безжалостное лицо Джая все еще стояло перед глазами. А губы все еще зудели от мучительного желания поцеловать уголок плотно стиснутого рта…

— О ком скулишь, вероломная? — вдруг раздался из полумрака глухой голос свекрови, отозвавшийся неприятной дрожью между лопаток. — О моем загубленном сыне или о своем бешеном псе?

Я утерла мокрые глаза тыльной стороной ладони и неловко поднялась на ноги. Не стоило доверять обманчивой пустоте этого дома.

Не удостоив колючий выпад свекрови ответом, я подобрала юбки и молча поднялась к себе.

Разведчики день за днем приносят неутешительные вести: власти Саллиды, обеспокоенные странным молчанием Кастаделлы и исчезновением отправленных сюда дозорных бригад, бьют тревогу и спешно созывают остатки войск, не задействованные у границы.

Разумеется, я не тешил себя надеждой, что мне удастся долго удерживать город в изоляции. Торговые подводы, путешественники, желавшие попасть в порт, а оттуда в Аверленд, почтовые кареты и патрули, попадающие в Кастаделлу, невольно оказываются заложниками повстанцев и не могут покинуть пределов города.

Но так не будет продолжаться вечно.

В жарком воздухе жемчужины полуострова пахнет близкой войной.

«Слишком рано», — проносится в голове, когда я объезжаю отряды ополчения, наблюдаю за муштрой новобранцев, просматриваю отчеты о количестве оружия, снабжения, солдат, верховых лошадей и боевых формирований.

К нам продолжает стекаться подкрепление со стороны горцев, кочевников, Лиама и граничащих с Кастаделлой южных деревень. День ото дня армия повстанцев становится больше и сильнее, хотя недовольство неопределенностью и желание вернуться домой, в родные края, захлестывает людей с головой.

Однако во мне нет уверенности, что с этой «армией» я могу одержать победу против регулярных войск Саллиды.

Мы предприняли шаг на упреждение — и во все уголки страны, включая столицу, разосланы лазутчики, призванные слоняться по городам, отираться на невольничьих рынках, невзначай заводить беседы с рабами и тайно нести весть о случившемся в Кастаделле и грядущем всеобщем освобождении. Тихая война в тылу врага может принести не меньше плодов, чем открытая война на поле брани.

Выстоим ли мы в этой открытой войне?..

Миновало всего полмесяца с тех пор, как город стал нашим. Отправленная на север галера, будучи одной из самых быстроходных, достигнет берегов Аверленда не ранее чем через неделю. А уж сколько придется ждать решения его величества и — да смилуются боги! — помощи северян, не берусь даже предположить.

В Сенате до сих пор бушуют страсти. Иные требования нижней палаты граничат с безумием — выгнать господ из их домов в резервации, сжечь поместья, лишить потомственных сенаторов законодательной власти и публично казнить на главной площади — и мне стоит немалых трудов сдерживать справедливую жажду отмщения у тех, кто годами терпел от господ унижения и побои.

В верхней палате иные настроения. Господа возмущены произволом «распоясавшейся черни», разделяются на противоборствующие группы, подписания новых законов приходится дожидаться по несколько дней, да и то с помощью угроз и запугиваний.

В смешанных караульных отрядах — из присягнувших новой власти констеблей городской стражи и новобранцев из бывших рабов — царит нескрываемое соперничество. Только жесткие наказания, применяемые к нарушителям порядка, сдерживают их в узде.

Порою в голову закрадываются мысли о том, что я держу на плечах гору, которую не под силу удержать даже самому Творцу. И тогда я задаю себе вопрос — зачем это все? Ради чего? Какое мне дело до всех этих людей, которых я знать не знаю? Чью бездумную злобу, тягу к жестокости, убийствам и разрушениям я не могу разделить сполна? Какое мне дело до тех, кто остался рабом в других городах полуострова — мне, у которого нет страны, признавшей меня подданным, нет дома, где можно укрыться от врагов и друзей, нет имени, чтобы передать его детям, нет женщины, на колени которой я могу склонить усталую голову?

Вель всякий раз при встрече одаривает меня холодным равнодушием. Почти ежедневно я стараюсь выкроить время и сопровождаю ее в Сенат и обратно в поместье — в надежде услышать хоть слово одобрения, поймать мимолетный взгляд, повидаться с детьми.

Но она молчит, прячет глаза, уходит от ответа, запирает калитку перед моим носом. Я провожаю взглядом ее стройную, прямую фигуру, затянутую в черное — словно очередной немой укор мне за смерть ее красавчика, — и в том месте, где должно находиться сердце, ощущаю огромную рваную дыру.

Иногда по вечерам я задерживаюсь у ворот и смотрю, как в поместье один за другим зажигаются огни. Как запираются на ночь двери и окна, как переговариваются негромко дозорные близ веранды, как старый Вун, кряхтя и избегая встречаться со мной