Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

С этим же самолетом улетел Энди Барр — председатель Ирландской КП.

На другой день прощальный обед с Гэсом Холлом на Плотниковом. Были Арбатов и другие сопровождающие. Умело и ловко он себя несет. Он держит себя перед нами (да и всеми КП), как истинный представитель американского народа — а именно такого, каким мы (КПСС) хотели бы, чтобы он был, этот народ. Позиция оптимальная в его (Гэса) положении. И, как это ни парадоксально, внушающая уважение даже буржуазным журналистам, которые охотно к нему тут рвались и нарасхват интервьюировали.

Уинстон — председатель партии — слепой негр, конечно, уже полное ничтожество и маразматик. Но он, видимо, нужен Гэсу, как символ антирасизма партии. Физически, да и во всех других отношениях, он не терпит этого неприятного, вонючего, глупого и нахального nigger' a. Даже летает в разных самолетах, под предлогом, чтоб в случае чего партия не была совсем обезглавлена.

Тосты и пламенные речи благодарности и восхищения Советским Союзом, съездом и проч. членов делегации — молодых Джима, редактора «Darly World» (негр) и Сэма Уэбба, кронпринца Гэса Холла, которого Меньшиков назвал «тихим американцем» (бегал в трусах по утрам по Кремлевской набережной). Гэс Холл улетел рано утром в Софию.

5 марта провожал своего любимого мальтийца Вассало. Поразительно разумный человек. Находка и для Мальты и для нас.

Потом провожали сразу группой из гостиницы «Украина»: зам. лидера революционной Гренады, «своего давнего друга» Коарда с мальчиками, которых он берет всегда с собой в качестве экспертов и любовниц, мудрейшего Томпсона — председателя партии Мэнли на Ямайке. Чедди Джагана — лидера партии, оппозиционной прогрессивному режиму в Гайяне, которого предварительно пришлось принять утром в ЦК и два часа объясняться, почему мы выбросили из его речи обвинения этого режима в фашизме. Тем более, что делегация этого режима была также представлена на нашем съезде, выступала и ее «хорошая» речь была опубликована в «Правде». Джаган, когда мне в первый день съезда принесли перевод его речи и когда я заявил, что «эти два абзаца» ни под каким видом не будут даны в нашу печать, начал было скандалить. Заявил, что он вообще не будет выступать, что ему зажимают рот, что выгораживают и поощряют фашизм в Латинской Америке и в его стране. Тогда я доложил Б. Н.'у и получил санкцию стоять на своем. Джаган сдался, выступил на митинге, сказал (устно) то, что я ему вычеркнул, переводчик перевел слушателям (без текста), но в «Правду» эти абзацы не были допущены.

Разговор в ЦК был сначала натянутый и нервный. Я наращивал аргументацию, причем жестко, оправдываться не собирался. И он «отошел», понял, что иначе — разрыв, а это для него — политическая гибель. Расстались в объятиях и вроде по-доброму. Но!.. Зачем нам нужна такая коммунистическая партия, которая ведет глупейшую политику с целью ликвидировать антиимпериалистический режим в своей стране, что общего такая партия может иметь с ленинизмом?! А ведь мы ее братской называем.

Вечером 5-го я ужинал еще и с австралийцами (ослепший Кленси и Саймон) в «Советской». И провожал их опять же в «Шереметьево». Хорошие слова и бесперспективность дела. Врал Кленси, прощаясь в аэропорту насчет того, что Слава Федоров, профессор и мой друг, действительно, питает надежду восстановить ему зрение в следующий приезд летом.

За ужином с канадцами состоялся очень трудный разговор. Каштан был вне себя, что ему не досталось слова в КДС. Он отказался выступать где бы то ни было еще. С трудом его уговорили члены делегации отдать свое выступление в «Правду», как, якобы, состоявшееся. Целый день срывал зло на референте Уласевиче (тот, бедный, терпел, не жаловался), отчасти — на Мостовце. Со мной он себе подобного не позволил. Но держался отчужденно. А я повел контратаку исподволь. Мол, встречи лидеров братских партий с нашими парторганизациями (да еще такими, как Московская, в которой одной только 2 миллиона коммунистов, а у Каштана, дай бог, несколько сотен во всей партии) — это прямое продолжение съезда. Это — великая школа интернационализма для наших коммунистов, для всего народа. Ведь речи друзей распространяются в 10 миллионах экземпляров, по радио и т. д. Считать зазорным такую трибуну — странно. Тем более, что ведь из 115 делегаций несоциалистических стран более сотни выступали именно на таких активах и митингах, и никому в голову не пришло обижаться. И т. д. в этом духе. Меня зло взяло — и я шел почти на провокацию. Однако, чем больше я говорил, тем больше он сникал, тем сильнее сияли его коллеги по делегации. А потом прекрасный Сэм Уолш (лидер Квэбекской КП) шепнул мне на ухо: хорошо, что ты все это выложил, нам это очень облегчит работу с ним дома…

Вот уже месяц длится зима. С начала съезда морозность нарастала. А теперь вот предстоящей ночью температура опустится до минус 20-ти. Это в середине-то марта!

За время болезни прочел, помимо всяких общественно значимых книг и растянутого наслаждения Аполлоном Григорьевым (проза!), «Третью ракету» Быкова (раньше почему-то ее пропустил) и «Войну» Стаднюка. Это — антихудожественное сочинение. Достаточно раскрыть любую страницу и прочесть любой абзац, чтоб убедиться, что возле литературы оно, как говорится, не лежало рядом. Но увлекает информативностью. Товарищ основательно порылся в архивах, побеседовал кое с кем из участников событий и сообщает то, что нигде так просто не прочтешь. О трагедии генерала Лукина, о Тимошенко, который у него вполне хороший, о Сталине и заседаниях Политбюро в июле 1941 года, о Якове Джугашвили, о генерале Жукове и о Мехлисе. Тенденция автора вполне откровенная. Он не реабилитирует Сталина и весь его стиль. Он не считает даже нужным это делать. Для него то, что делалось Сталиным, единственно возможное. Иного и представить (даже придумать) невозможно. Но, повторяю, любопытно. Несмотря на пошловатое философствование a la Толстой, что-то интригует в его рассуждениях. Тем более, что никто теперь никогда не сможет ответить на вопрос о том, «что было бы, если бы не было того, что было на самом деле» в 30-ых годах и в начале 40-ых.

В «Новом мире» № 12 повесть М. Колосова «Три круга войны». Война с позиций мальчишки, попавшем в армию после освобождения из оккупации в 1943 году. Но дело не в этом. А в том, как описывается война. Больше всего напоминает повесть Окуджавы, появившуюся где-то в 60-ых годах, которую нещадно долбали — за дегероизацию. Теперь это — привычное дело: олитературивать дневники рядовых участников войны. Это действительно то и так, как было на войне с миллионами солдат: куда-то бежал, как попало стрелял, пригибался, выполнял какие-то поручения, голодал, месил грязь, слышал команды, за которыми ничего не следовало, сам не понимал — участвует он в бою, раз вокруг все рвется и стреляет, или бой это где-то рядом и у других, а он случайно оказался в этом крошеве. Так как смысла во всех «движениях» его и его товарищей никакого не видно и никто ничего не в состоянии ни понять, ни объяснить. Действительно, и со мной так много раз бывало, даже когда я уже был командиром. Но про это почему-то неинтересно читать. Интереснее, как у Быкова, или Бондарева, или Бакланова — осмысленные бои, организованная батальность, хотя в ней видишь «белую нитку», придуманное, искусственную стройность.