Возрождение полевых цветов - Микалеа Смелтцер

это не секс по вызову, и мы не встречались с тех пор, как она вернулась.

Раздается шорох, и я понимаю, что он сел в постели.

– Хочешь сказать, что твоя целибатная задница еще в завязке? Торопись, братан, как только потрахаешься, тебе сразу полегчает.

– Не смей так говорить о Салем. Она не просто… Она нечто большее, ясно?

Мой брат знает о Салем все. Все мельчайшие подробности. Он считает, что я гребаный идиот, раз оттолкнул любовь всей моей жизни, – и он прав. Я – самый тупой гребаный идиот. Я думал, что поступаю правильно. Я не знал, как долго буду горевать, и я не хотел, чтобы она видела меня таким. Это я все разрушил. А не она.

– Верно, верно. Я знаю. Но сейчас, блин, четыре часа утра. Отвали от меня. Я не жаворонок.

– У меня есть дочь. От Салем. У нас есть ребенок.

Он с минуту молчит, затем со свистом выдыхает:

– Вот черт!

– Это в точности описывает то, что я чувствую.

– Сколько ей? Шесть?

– Пять.

– Черт. Это безумие. Неудивительно, что ты позвонил среди ночи. Даже не знаю, как я все это переварю. Ты маме с папой рассказал?

– Я сам только что узнал. Ты первый, кому я позвонил.

– Вот как! – Я слышу, как он хлопает себя ладонью по груди. – Чувствую себя особенным.

– Смотри не зазнайся, – ворчу я.

– Ох, – вздыхает он. – Признайся: ты любишь меня больше всех.

– Нет.

– Верно. Я – второй после Салем, да? Я с этим смирюсь. Но ребенок, Тайер? Ребенок! Это безумие! Вау! С ума можно сойти!

– Я и сам в шоке, – признаюсь я, проводя рукой по лицу.

– Конечно, ты, блин, в шоке. Она все время хранила это в секрете, – задыхаясь, бормочет он. – Тебе многое предстоит осмыслить.

– Она знает обо мне. Не обо мне конкретно; она знает, что парень, за которым была замужем Салем, не ее биологический отец.

Как бы мне ни было больно от того, что она вернулась к Калебу, сейчас я искренне ему благодарен. Понимаю, это странно, но ведь он ее у меня не украл. Он был рядом, когда она больше всего нуждалась в поддержке. Он был молод, но он сделал то, чего я не смог, погрязнув в своем горе: он взял себя в руки и стал мужем и отцом.

– Как это скажется на ваших отношениях?

– Что ты имеешь в виду?

– То, она держала в секрете вашего ребенка. Это ведь не шутка.

– Да, не шутка, но на этот раз я не упущу шанс ее завоевать. – Лейт до сих пор так и не встретил свою Салем и не понимает, как мне дико повезло и как я дорожу возможностью все исправить, сделать все правильно на этот раз.

– Прошло столько времени, а ты по-прежнему испытываешь к ней нежные чувства?

– Да.

В таких вопросах себя не обмануть: если уж знаешь, то знаешь.

Тогда я тоже знал, но не позволял себе в это верить. Но ошибки нам даны для того, чтобы учиться, и именно этим я сейчас и занимаюсь.

– И как зовут вашу дочь?

Я улыбаюсь еще до того, как произношу ее имя:

– Сэда.

– Странное имя.

– Заткнись на хрен! – рычу я на младшего брата. – Красивое имя.

– Извини, виноват. Может, напомнить тебе, что сейчас четыре гребаных часа утра.

– Верно, верно. Ты не жаворонок. Это я виноват.

– Когда ты с ней познакомишься?

Я вздыхаю, мой желудок тревожно сжимается.

– Не знаю. Надеюсь, скоро.

– Должен признаться, что, несмотря на столь ранний час, я извлек из этого разговора кое-что ценное.

– И что же? – нерешительно спрашиваю я. Я никогда не знаю, что сорвется с языка моего брата.

– Перед тем как отправиться в Трахвиль, всегда надевать презерватив.

На этом он заканчивает разговор, предположительно чтобы снова лечь спать, а я собираюсь на работу.

Глава двадцать вторая

Салем

Я весь день нервничаю и считаю минуты в предвкушении свидания с Тайером.

Свидание. Настоящее свидание. У меня потеют ладони, и я чувствую себя так, словно никогда не была на свидании.

– Может, прекратишь расхаживать взад-вперед? – Мама весело улыбается. – Ты уже пролила на меня воду, а теперь собираешься проделать в ковре дыру? – Она изображает ходьбу пальцами. Я открываю рот, чтобы ответить, но она добавляет: – И не смей пытаться использовать меня в качестве предлога, чтобы не идти на свидание. Сейчас я живу исключительно твоей жизнью.

Я уже трижды пыталась отказаться. Не потому, что я не хочу идти, а потому, что для этого мне придется оставить маму и меня гложет чувство вины. Хотя медсестра заедет к ней на еженедельный осмотр, да и Джорджия будет с ней: я давно заметила, что Джорджии нравится контролировать эти визиты медсестры.

– Вдруг я тебе понадоблюсь? – возражаю я, продолжая расхаживать по комнате.

Она фыркает и поправляет одеяло у себя на коленях. На заднем плане тихо работает телевизор, идет какая-то романтическая комедия, но все внимание мамы принадлежит мне, а не экрану.

– Твоя сестра будет со мной, и поверь мне, она та еще наседка. Кроме того, я умею пользоваться телефоном, звонить и отправлять сообщения. Перестань так заботиться об остальных! Уходи, Салем. Наслаждайся. Приятно проведи время с приятным мужчиной.

Я останавливаюсь и подбочениваюсь:

– Тебе легко говорить. На деле все не так просто.

Она смеется, но смех быстро переходит в кашель. Я бросаюсь к ней, как будто могу чем-то помочь, но она решительно отмахивается. Придя в себя, она говорит:

– В том-то и дело, что это легко – переосмысливать все и заставлять мозг прокручивать все возможные сценарии, тем самым все усложняя.

Она права. Я разглаживаю сине-белое платье в цветочек, которое надела, делаю глубокий вдох и стараюсь утихомирить свои мысли.

– Я нормально выгляжу?

Она загибает палец и подзывает меня к себе. Когда я к ней наклоняюсь, она берет прядь моих выбившихся из прически волос и заправляет ее мне за ухо. Она гладит мою щеку, и я чувствую, насколько ее кожа прохладнее моей.

– Ты красивая, Салем. Как всегда.

– Не такая красивая, как ты.

Она фыркает.

– Хватит мне льстить.

– Это не лесть. – Я целую ее в щеку. – Ты самый красивый человек, которого я знаю. И снаружи, и изнутри.

Когда я выпрямляюсь, в ее глазах блестят слезы, которые она пытается скрыть.

Боковая дверь на кухне со скрипом открывается, и меня окликает Джорджия. Я слышу, как она роняет на стол свою сумочку, после чего вразвалку входит в комнату.

– Привет,