Отёсовцы - Василий Игнатьевич Валов

— Да уж известно, мужик… Ты-то, Иван Николаич, знашь Петру-то Отесова? Большак Максима…

— Веретенщика Максима, что ли?

— Вот-вот-вот, — закивал головой Перов, — вот его самого большак и есть. На военной службе по наукам до старшего унтера добился, а теперь вот за главного… Слава на губернию!

— Башковитый, видно, — заметил Маврин.

— До переворота он в волостном Совете был… Потом скрывался сам, а батьку-то его повесили на колодезном журавле каратели. За то он и мстит теперь белым.

Хозяин принялся передавать чашки с чаем. Хозяйка разливала, а он раздавал гостям.

— Уж извините за чай, — приговаривал он, — в город не ездим из-за бунта этого… И чай-самотравка, и табак-самосадка, и водка-самогонка… Сахарок вот от старого запасу.

Напившись чаю, гости опрокинули чашки на блюдца. Благодарствовали хозяина и хозяйку за руку.

— Спать-то небось на воле будете? — спросил хозяин. — На сеновале или в амбаре?

— Спать-то оно поспеется, — сказал Маврин, — надо б нам явиться к начальству…

— Понятно, не спать же приехали, — топтался на месте Карпей.

— Утро вечера мудренее, — сказал Морозов, — так что лучше всего поутру приступить к делу.

— Да сейчас и штабные небось на боковой. Керосину нету, огонь не вздуешь, — поддерживал Морозова хозяин.

— Нельзя опять же опрометью, — говорил Иван Николаевич, — допрежь надо принюхнуться, как и что тут… Не зная броду, не суйся в воду.

Так и решили заложники: переспать ночь у мельника, а наутро явиться в штаб.

Неспроста заехал Морозов к мельнику: свой человек Перов, один на один с ним можно и по душам потолковать.

— В горенку, что ль, пойдем? — сказал он, когда остались вдвоем.

Горенка у Перова была убрана под старожильскую горенку. На кровати до потолка навалены подушки, пол покрыт пестрыми шерстяными половиками.

— Окна-то надо прикрыть, — заметил Морозов тихо.

Смекнул Перов — к чему.

— Дома только свои — сору не вынесут.

За окном уже опускалась темень.

Темно становилось и в комнате.

Морозов прямо в пиджаке растянулся на кровати.

— Говоришь, мельница того?..

Перов только вздохнул. Подсел он к изголовью Морозова.

— Обсказывай начистую, — сказал Иван Николаевич, — много ли силы-то? — И для большей понятливости добавил: — Ноне сам знаешь: не приходится нашим-вашим. Приехал я не тебя проведать, хоть спасибо за хлеб-соль. Хочу самолично увериться в силе вашей. Давай толкуй.

— Правильно говоришь, — сказал Перов, — не приходится нашим-вашим, но мне вот приходится. Не по моей воле деется все, Иван Николаевич. К тебе, как заграничному гостю, сам я имею вопрос: ты обскажи, что творится на белом свете. — Будто тоже для понятливости добавил: — Живем мы, сам знаешь, в тайге. От бел света оторваны. Так что, Иван Николаевич, твой черед наперво толковать.

Морозов поднялся с кровати, в упор глянул на хозяина:

— Сыны с повстанцами?

— В том-то и загвоздка, что нет. Большак-то ведь до фельдфебеля добился у белых, но ума не набрался, — вздохнул Перов, — неаккуратные письма пишет. Ругает меня, родителя. Грозится. Будто по моей воле повстанье.

Иван Николаевич подошел к окну, уставился на темень.

— Силы-то много ли? — спросил он тихо.

— Тут бы, ежели спервоначалу, как повстали, так десяток оборуженных солдат порядок бы навел, — сказал Перов. — А вот затяжка… Со всех краев ведь все сюда валят: и призывные, которые в бегах, и советчики, которые скрываются… Теперь уже не одолеть милиции… Надо карателей…

Перов сбросил с кровати штук пять подушек, потом сволок на пол большую перину.

— Тут ляжем, — показал на пол, — там жарко будет…

Иван Николаевич сел на край перины, кряхтя начал разуваться.

— Оружье-то откуда? — шепотом спросил.

— А мало ли с германских позиций привезли с собой солдаты, — отвечал Перов. — Ты вот лучше спроси, откуда порох да пули.

Иван Николаевич вытянулся на перине, на ноги набросил байковое одеяло.

— Откуда, говоришь, порох?

Перов тоже улегся на перину.

— Завтра вот посмотрим мастерскую, — сказал он шепотом, — тут ведь из самого Питера мастера-то понаехали. На свет и бабочка летит. На черное комар садится… Из-за голоду мастера эти прикатили в Сибирь, ну их тут и застиг переворот… Теперь они вот и бунтуют мужиков. И порох сами начали производить…

— В мастерскую-то пустят? — спросил Морозов.

— Нет, не пускают, — ответил Перов, — секретно. А вот в кузню можно… Тут по первости обходились спичечными головками черного цвета заместо пистон… Потребительские лавки доставляли по секрету спички такие. Голь на выдумки хитра!

Морозов заворочался на перине; потягиваясь, зевнул.

— Заморился дорогой, — сказал сквозь зев.

— Ну-к спи давай, — сказал хозяин, — завтра обтолкуем. Мне ведь тоже с волками жить — по-волчьи выть, а на душе-то — сам знаешь…

— Веретенщика этого сын-то большевиком, что ли, с фронта приехал? — спросил вдруг Морозов.

— А тогда все приезжали большевиками. Да что Отесов! Слава только про него. А главный-то воротила из города, из железнодорожников будто. Воропаев по фамилии.

Морозов уже захрапел было, потом сорвался с храпа и опять спросил:

— Так, стало быть, серьезное дело с повстаньем? Сила изрядная?

Перов приподнялся с постели, запальчиво заговорил:

— Сила-то она, так сказать, что весенний снег. Если б хорошо оборуженных карателей с полтысячи, разом бы умяли…

— Полтысячи… — протянул Морозов, позевывая. — Ну ладно, завтра самолично осмотрю.

Глава XXI

В штабе первой повстанческой армии было тихо. Время было позднее, полночное.

Алешка с отцом примостились валетом на одной кровати.

На другой кровати лег сам главнокомандующий товарищ Отесов.

Алешке спать не хотелось. Еще много о чем надо было порасспросить отца.

Чуть приподнял он голову, шепотом заговорил:

— Тять, а тебя, значит, вправду хотели расстрелять беляки?

— А ты думаешь — шутя? — вслух сказал отец. — Да, брат, чуть не слопал я пулю.

Михаил Бударин принял с табурета кисет, стал закуривать. Заерзал на кровати и Отесов.

— Кинь и мне кисет, — повернулся он к Бударину. — Что-то сон не идет.

— А ты бы, тятя, рассказал, как арестовали тебя беляки, — попросил Алешка отца.

Михаил Бударин задымил папиросой, присел на кровати.

— Много тут, Алексей, чего было. Месяца четыре после переворота проживал я на птичьих правах. Без вида, без паспорта — что без рук.

— Тебя как беспаспортного и заарестовали, значит? — спросил Алешка.

— Да нет. Паспорт-то мне потом ребята из организации достали, только из-за него я и попался.

— Как же это с паспортом-то попался? — удивился Алешка.

— А вот как, — начал рассказывать Михаил Бударин. — Стал я, значит, по паспорту Воропаевым и определился в Черноярске на стекольный завод. Мое дело, понятно, насчет тайной организации рабочих, а посудины выдувал я для видимости. Хорошо дело наладилось, через месяц по согласью с железнодорожниками восстанье сплановали, день и час