Итоги № 19 (2012) - Итоги Итоги

— Смоктуновский в Норильском театре тоже блистал?

— Там ему долго не давали толковых ролей. И когда Смоктуновский уходил, он поднатужился и собрал отходной обед, на котором сказал: «Я понимаю, что главному режиссеру Норильского театра в моем лице нужны были лишние штаны на сцене. К сожалению, к этой роли я не подхожу».

— При чем здесь лишние штаны?

— Это значит быть статистом без слов.

— Ну а как у вас голос прорезался?

— С детских лет собирал мелюзгу под выключенным репродуктором и воспроизводил для них все мелодии, которые слышал. Да так самозабвенно, что возмущенные соседи не выдерживали, кричали матери: «Нина, уйми ты свое радио!» Потом мать купила аккордеон, и я стал заниматься музыкой, пошел в хор. Но преподаватель сказал, что я со своим голосом торчу, как шило в заднице, — то есть вываливаюсь из слаженных рядов, солирую. И это стало чем-то вроде предвидения...

Я по очереди поступал во все театральные вузы Москвы и всюду проваливался на третьем туре. Последним был ВГИК. Рядом Студия имени Горького. Зашел, а там в одном павильоне снимают сцену в вагоне с Володей Ивашовым и Жанной Прохоренко из «Баллады о солдате», в другом — сцену в метро из «Добровольцев». Тут же услышал, что «какой-то» Леонид Трауберг ведет набор на высшие режиссерские. Пошел, все сдал, оставалось только собеседование. Сижу, жду своей очереди, а вокруг такие серьезные дяди и тети... Если среди своих сверстников не прошел, подумал я, то здесь и подавно не возьмут. И... в военкомат…

Так я стал курсантом Коломенского артиллерийского училища, где вскоре вместо пушкарей стали готовить ракетчиков. Решение о перепрофилировании принимали после инспекции, которую проводил маршал Малиновский. А через несколько лет, когда я уже служил в ракетных частях на Дальнем Востоке, Родион Яковлевич помог мне уволиться из армии, по сути дела помог стать певцом.

— А почему оперным?

— Тут целая история. В 1959 году, еще курсантом, я получил десять суток отпуска. В Норильск ехать далеко, и я остался у тетушки. Как сейчас помню: июнь, должно состояться открытие ВДНХ. До реконструкции она называлась ВСХВ. Но открытие сорвалось, и я пешком пошел в центр. Дошел до Большого, а там столпотворение. Смотрю: симпатичная девчонка кого-то ждет, я у нее и спроси, что здесь творится. Она в ответ: «Читать умеешь? Посмотри на колонну». А там написано, что в Большом дают «Кармен» с участием итальянского тенора Марио Дель Монако. Спрашиваю, что такое «Кармен». Она: «Ты что, дурак или прикидываешься? Это опера». В общем, провела она меня в театр, посадила на галерку. Договорились, что после спектакля встретимся у колонн, но так и не встретились. В тот день вместе с Марио Дель Монако пела Ира — Ирина Константиновна Архипова…

Я был сражен и исполнителями, и самой оперой. Возвращался на электричке к тетке и уже знал, что без театра не смогу.

— И маршал так легко отпустил?

— Всеми правдами и неправдами пробился к нему на прием, напомнил, как пел, когда он был у нас в Коломне, «Вьется, вьется знамя полковое, / Командиры впереди». Вопрос не сразу был решен. Но был решен. А когда окончил вокальное отделение ГИТИСа и был принят в Большой, прислал Родиону Яковлевичу приглашение. На премьеру «Чио-Чио-сан», где я дебютировал с партией Пинкертона, он не попал, лежал в госпитале. А на последнем прогоне был. В маршальской форме. Представляете, что началось, когда к театру подкатил правительственный лимузин?

— Насколько помнится, в «Чио-Чио-сан» тогда пела Галина Вишневская. Это была ваша первая встреча?

— На сцене — да. А познакомился я с Галиной Павловной, когда поступал в Большой. Нас было триста человек, по пятьдесят на место, а она возглавляла приемную комиссию. Вышла после первого тура и наговорила кучу комплиментов мне и моему педагогу. Поверить было невозможно.

— Говорят, Вишневская была чертовски хороша!

— Вы даже не представляете насколько!

— И такая же монументально-холодная?

— Она не то чтобы холодная, скорее величественно-мраморная. На сцене это смотрелось великолепно. Например, в «Аиде», где вместе с Галиной пели Ирина Архипова, Зураб Анджапаридзе и Павел Лисициан, — это был знаменитый состав… Если Ира была у меня, как амфора, то Галина — как статуэтка. Очень интересная и красивая она была в «Тоске», хороша в «Фиделио», даже очень… И на самом деле она очень женственная и очень ранимая. А вот ее якобы стервозность — это маска. Она никого близко к себе не подпускает. Я думаю, ее внутренний мир до конца не был открыт даже супругу Мстиславу Ростроповичу.

— У Галины Вишневской чего больше — артистизма или организаторских способностей?

— Скажу так: она актриса одного режиссера, который понял ее природу. Это Борис Александрович Покровский. Он много ей дал, очень много, и она не стеснялась об этом говорить. Да и я не стесняюсь, потому что и я ученик Покровского.

…Но на язык Вишневской лучше не попадать. Да и построить она могла кого угодно. Помню случай, когда одна из артисток пришла в театр без чулок и, столкнувшись с Галиной Павловной, услышала: «Ты чего это с голыми ногами в театр ходишь? Денег нет на чулки? Могу дать».

— И как же уживались в одном театре сразу три примы — Архипова, Вишневская и Образцова?

— Добавьте Милашкину, Синявскую... Сцена большая, места хватало...

— Вы часто пели вместе с Ириной Константиновной?

— Конечно. Хотя и у нее, и у меня были и другие партнеры и партнерши.

— Ирина Константиновна была модница, любила одеваться?

— Любила. У нее была великолепная портниха, а материалы мы привозили из-за границы.

— Экономили на командировочных?

— Мы с Ирой — никогда.

— Но ведь девяносто процентов вашего заработка забирало государство.

— Я на этом не зацикливался. Ирина тоже.

— И от зарубежных постановок случалось отказываться?

— Случалось. Я развернулся и уехал из Аргентины, куда меня пригласили петь Германа в их «Пиковой даме». Посмотрел, что за постановка, и... послал их. Госконцерт, которому пришлось платить неустойку, нажаловался на меня в ЦК. Я же им ответил, что не собираюсь быть могильщиком великой русской литературы и великой русской музыки.

— Герман выходил в полосатых трусах?

— Хуже… Но контракт сорван, и мне сказали, что не выпустят больше за границу. А мне плевать — у меня в распоряжении одна шестая часть суши!

— А где в советские времена певцы зарабатывали основные деньги — в театре или на гастролях?

— Это в шоу-бизнесе, тогда на эстраде, были какие-то левые концерты. У нас левых не было, но мы и в театре хорошо получали. Все-таки ведущие исполнители.

— И сколько надо было спеть Германов, чтобы купить машину?

— Как-то мы с Ирой посчитали, что за одни гастроли в Италии она сдала государству столько валюты, что можно было купить целый автопарк. Это не фигура речи, а на полном серьезе.

— Как вам досталась партия Пинкертона в «Чио-Чио-сан»?

— По сей день благодарен Галине Павловне за то, что она взяла меня в Большой и предложила спеть Пинкертона. Но прежде, чего я не знал, она посоветовалась с Ириной: дескать, у нас появился парень из ГИТИСа, хочу, чтобы он у меня спел Пинкертона. А до этого у меня была крохотная роль, буквально в три слова, в «Мазепе». Я пел Искру, друга Кочубея, а Ирина Константиновна — Любовь. И Ирина так сказала Вишневской: «Я не слышала, как он поет, потому что там и петь нечего, но играет здорово». Вот так и решилась моя судьба.

— А как судьба свела вас с Ириной Архиповой?

— После премьеры «Чио-Чио-сан» с моим участием театр бурлил. Видите ли, всех страшно интересовало, почему это Вишневская отдала партию Пинкертона какому-то выскочке. И пока Ирина была на гастролях в Америке, Галина в одиночку держала оборону. Ирина приехала, послушала спектакль и приняла волевое решение отправить меня на учебу в Италию — подучиться и вообще подальше от театральных страстей и сплетен. Вот тогда между нами и завязалась переписка, но по старой памяти всякий раз, когда в театре шла опера «Чио-Чио-сан», я присылал Галине огромный букет цветов. А потом как-то так получилось, что Ирина стала все больше и больше занимать мое внимание. Помнится, Зураб Анджапаридзе сказал мне тогда: «Тут у тебя ничего не получится». Ирина была старше меня, к тому же замужем. Но он ошибался…

— А как же Вишневская?

— О, это отдельная история. Я готовил с Ириной партию Хозе из «Кармен». В это время Галина тоже собралась петь Кармен и хотела, чтобы я был ее партнером, а дирижировал Ростропович. Дело в том, что Вишневская была в то время членом худсовета театра и председателем цехкома оперы, и от ее мнения зависели вводы артистов в спектакли. В общем, она была категорически против, чтобы я пел с Ириной. И после этого худсовета две подруги столкнулись у лифта. Некоторые свидетели утверждали, будто Ирина Константиновна, которой по природе не была свойственна бранная лексика, грубо выразилась в адрес Галины Павловны. Дело дошло до парткома. А вскоре, по-моему, и весь мир знал, что две примадонны Большого театра поссорились из-за какого-то Пьявко. Потому, дескать, что сначала он ухаживал за одной, а потом стал ухаживать за другой.