Сливовое дерево - Эллен Мари Вайсман

— Я так по нему скучаю! — простонала Кати. — Что, если он не вернется? — Ее лицо снова исказилось, и Кристина испугалась, что подруга завоет в голос.

— Знаю, ты места себе не находишь, — проговорила Кристина. — Но надо думать о хорошем. Я каждый день убеждаю себя в том, что снова увижу Исаака. Только и живу надеждой, что однажды мы будем вместе.

Кати высморкалась в насквозь промокший носовой платок и покосилась на Кристину. Лицо ее тоже было мокрым от слез.

— Исаак? — с удивлением переспросила она. — Он же еврей!

Кристина оцепенела. Живот ее скрутило от страха, и она взглянула на эсэсовцев. К счастью, те расплачивались у прилавка за обед и не обратили внимания на слова Кати. В середине стеклянной столешницы у вазы с голубыми ромашками и красными маками стояла желтая книжица меню. Подавляя порыв встать и убежать, Кристина схватила ее, пытаясь снова обрести голос.

Она прочистила горло.

— Что будем заказывать? — произнесла она наконец, раздумывая, читала ли подруга Der Stürmer за то время, что они не виделись.

— С тех пор как уехал Штефан, у меня нет аппетита, — промолвила Кати.

— Я тебе сочувствую. Но ты должна верить, что он уцелеет.

Кристина и сама не верила своим словам. Даже с того момента, как они вошли в кафе, погибло не меньше сотни человек. Штефан вполне мог быть одним из них. Каждый день скорбный список в газетах становился все длиннее.

— Трудно сохранять оптимизм, — возразила Кати. — Все говорят, что война будет долгой.

— Едва ли кто-то может предсказать будущее.

— Штефан говорит, это они виноваты, что началась война.

— Кто?

— Ну как кто? — удивилась Кати. — Евреи, — она понизила голос и наклонилась вперед. — Я думала, Исаак — школьная любовь. Ну, богатый симпатичный паренек, который бы тебе никогда не достался. А теперь, со всеми этими новыми законами… Но все равно он вряд ли даже знал о твоем существовании. Ведь из этого ничего не вышло.

В глазах у Кристины закипели слезы. Искушение рассказать Кати, что они с Исааком влюблены друг в друга и тайно встречались, было столь велико, что Кристина едва не выболтала правду. Она уставилась в меню, прикусив изнутри щеку.

— Я знаю его дольше, чем ты Штефана, — заметила она:

— Ты просто сохла по нему. Это совсем другое.

Кристина с трудом сдерживала желание поведать собеседнице обо всем, только бы она замолчала.

— Я все еще скучаю по нему.

Кати закатила глаза.

— Прости. Знаю, ты тоскуешь по тем временам, когда работала в его доме и виделась с ним. Но теперь о нем надо забыть.

Тут к их столику подошла фрау Шмидт, готовая принять заказ. Подруги умолкли и сели прямо. Кристина не могла оторвать глаз от Кати. «Кто эта девушка?» — удивлялась она.

— Вишневый сорбет, bitte, — заказала Кати.

— Мне, bitte, то же самое, — проговорила Кристина. У нее кружилась голова. Она недоумевала, какой черт дернул ее пригласить сюда Кати. Следовало выдумать предлог и пойти своей дорогой.

Пока фрау Шмидт записывала заказ, Кати постукивала пальцами по столу. Когда официантка отошла, она снова наклонилась к Кристине.

— На прошлой неделе она получила телеграмму. — Кати кивнула в ту сторону, куда посеменила фрау Шмидт. — Ее сын погиб в бою под Парижем.

Сердце у Кристины сжалось.

— Бедная женщина, — произнесла она. Краем глаза Кристина видела, что эсэсовцы направляются в конец зала. Притворяясь, будто не замечает этого, она заставила себя улыбнуться Кати.

Офицеры остановились у столика, где сидел пожилой человек, и молча ждали, пока тот заметит их присутствие. Наконец старик поднял глаза от тарелки.

— Мы с гауптшарфюрером Крюгером представляем Rasse- and Siedlungshauptamt[41], — отчеканил один из офицеров, высокий и сухой, с костлявым лицом и заостренным носом, похожим на птичий клюв. — Ваши документы, bitte.

Другой, гауптшарфюрер Крюгер, вырвал у старика из рук газету, скользнул взглядом по первой полосе и бросил на стол.

— Mach schnell![42] — прикрикнул он.

Пожилой человек повернулся на стуле и стал трясущимися руками суетливо ощупывать пальто, рыться в карманах. Наконец он нашел свой аусвайс[43], но тут же уронил его на пол. Досадливый стон сорвался с его губ, и он наклонился, чтобы поднять документ; тонкие руки и ноги его при этом дрожали. Паспорт упал между ботинок, и он не видел его. Кристина поднялась с места и направилась к столу старика.

— Halt![44] — рявкнул гауптшарфюрер Крюгер и выбросил руку в перчатке в сторону Кристины.

Девушка остановилась.

— Сочувствуете евреям, фройляйн? — отрывисто спросил эсэсовец. — Или сами из них?

— Он уронил документ, — Кристина указала на пол. — Я только хотела помочь.

— Не вмешивайтесь! — приказал Крюгер. — Или мы вас арестуем за препятствие интересам рейха!

Кристина опустила глаза, но не вернулась к своему столику. Она не представляла, что станет делать, если эсэсовцы продолжат измываться над стариком, но была просто не в состоянии отойти в сторону и бездействовать. Клювоносый наклонился, взял с пола зеленую книжку паспорта, выпрямился, кивнув в направлении Кристины, и открыл Ausweis.

— Все в порядке, — доложил он Крюгеру.

Он бросил документ на стол, козырнул старику и направился к двери. Но гауптшарфюрер Крюгер не двигался с места и хмуро пялился на Кристину, словно прикидывал, стоит ли она его внимания. Кристина не дыша смотрела на него. Клювоносый остановился у двери и обернулся к товарищу.

— У нас есть дела поважнее, гауптшарфюрер Крюгер, — заметил он.

Крюгер еще немного поколебался, затем развернулся и вышел. Кристина выдохнула, вернулась к своему столику и, опершись на край стеклянной столешницы, опустилась на стул. Кати глядела на нее с таким изумлением, что глаза ее, казалось, были не меньше сине-белых тарелок, висевших на стене позади. Не говоря ни слова, фрау Шмидт принесла красный сорбет в хрустальных креманках. Лицо ее было бесстрастно и неподвижно.

— Ты что, ополоумела? — прошипела Кати. — Хочешь попасть в тюрьму?

— Разве могут посадить в тюрьму за то, что я пришла на помощь