Сливовое дерево - Эллен Мари Вайсман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава восьмая
В начале 1941 года военные действия еще не подступили к родным местам Кристины, но все чувствовали их приближение. Так предстоящая гроза угадывается по черным тучам и отдаленным раскатам грома.
В течение января соседние города Вюрцбург, Карлсруэ и Пфорцхайм подвергались бомбардировкам. Люди на улицах обменивались тревожными взглядами, словно говорили: «Слышали? Неужели скоро и до нас докатится? Будем ли мы спать сегодня ночью?»
Из окна третьего этажа в коридоре возле своей комнаты Кристина могла видеть мерцающие отблески горящих городов, на ночном горизонте поднимались красные пульсирующие грибы. Если ветер дул в направлении Хессенталя, то при открытом окне были слышны глухие отзвуки падающих бомб, отдающиеся в земле, как удары исполинского кулака разъяренного бога.
В первые дни февраля по каменным стенам и оштукатуренным фасадам извилистых улиц расклеили новые плакаты, предупреждавшие, что изменников родины — то есть тех, кто слушает неприятельские радиостанции, читает зарубежные газеты или верит вражеской пропаганде, — ждет виселица. В ежедневных продуктовых очередях, в которых Кристина выстаивала часами, иногда лишь затем, чтобы узнать, что все распродано, люди озирались через оба плеча, прежде чем шепотом заговорить с соседом. Она была потрясена, когда услышала новую присказку: «Господи, лиши меня дара речи, чтобы мне не попасть в Дахау».
Первое письмо от отца пришло в середине марта, и мутти дрожащим голосом прочитала его домочадцам вслух:
Дражайшая Роза и все мои родные!
Словами не выразить, как я скучаю по всем вам. Молюсь о том, чтобы вы были здоровы. Я пребываю в добром здравии. Нас усиленно тренируют, но еды дают вдоволь. Но я все равно с наслаждением вспоминаю ливерную колбасу и бутерброд с гибеншмальцем[45], которые вы приготовили мне в дорогу, когда я поехал в Штутгарт. Я теперь закончил подготовку, и меня отправят на Восточный фронт прокладывать линии связи для наступающей Шестой армии вместе с Инженерным корпусом, который будет перестраивать рельсовые пути на другую ширину колеи, чтобы облегчить доступ нашим поездам снабжения. Я подписался на обязательный государственный заем, который, как нам сказали, даст хороший доход после победы в войне. Берегите друг друга. Я буду писать при любой возможности. Люблю вас. Скоро увидимся.
Heil Hitler,
ДитрихСемья сидела за скудной трапезой. Зимой они питались в основном разведенным водой козьим молоком, отварной картошкой и похлебкой из репы. Кто бы мог подумать, что они будут скучать по тем временам, когда мутти оставляла коровье молоко в глиняном кувшине на ступенях погреба, пока оно не превращалось в простоквашу. Тогда кувшин ставили на середину стола, и все зачерпывали студенистое яство ложками, закусывая его посыпанной солью вареной картошкой. Мальчики обычно воротили нос, роптали и канючили, но сейчас, когда они не видели коровьего молока больше года, это простое кушанье наверняка показалось бы им вкуснейшим лакомством.
— Зачем Vater приписал «Heil Hitler»? — удивилась Мария.
— Иначе нельзя, — объяснил опа. — Перед отправкой солдатские письма прочитывают.
— Когда он вернется? — захныкал Карл.
— Как только сможет, — ответила мать.
— Mutti, — заметила Кристина, — кто-то украл петуха. Вчера еще он был во дворе, а сегодня исчез.
Мутти, скорбно сомкнув губы, убрала письмо в конверт и опустила в карман передника.
— Что ж, значит, весной не выведутся цыплята, и у нас не будет ни бульона, ни курятины, пока мы не добудем другого.
В конце зимы и начале весны мутти, ожидая письма от мужа, заглядывала в почтовый ящик ежедневно. Потом стала проверять почту раз в три дня. А в конце концов поручила это Кристине, поскольку разочарование всякий раз было невыносимым.
Кристина отправлялась за продуктами каждый день новой дорогой и высматривала во дворах и открытых дверях курятников украденного петуха. Трудно было поверить, что кто-то из соседей способен на подобную низость, но, похоже, во время войны прежние правила порядочности не действовали.
В конце мая более половины окружавших город полей лежали невспаханные и незасеянные — мужчины, которые избежали призыва в армию, были слишком стары, чтобы ходить за плугом с тяжелыми сеялками в руках. Несколько фермерских вдов из сил выбивались, чтобы хоть как-то вести хозяйство, поскольку держать теперь разрешалось лишь одну-единственную лошадь. Правда, в помощь каждой из женщин выделяли польского военнопленного или четырнадцати — пятнадцатилетнюю девушку из трудового лагеря, расположенного под Зульцбахом.
Кристина жалела бедных девочек, вынужденных разъезжать на велосипедах туда и обратно, в синих робах, с опущенными глазами, исцарапанными и перепачканными грязью руками и лицами. Они состояли в Штутгартском отделении Bund Deutscher Mädel — Союза немецких девушек, нацистской организации, куда принимали немок так называемого трудоспособного возраста, от четырнадцати до семнадцати лет. Юные горожанки обязаны были часть весны и все лето выполнять государственную повинность — те, что помоложе, работали на фермах и жили в лагерях, управляемых женщинами-нацистками; а те, что постарше, поступали в отряды гражданской обороны или становились помощницами пожарных.
В Хессентале была небольшая группа Bund Deutscher Mädel, объединявшая учениц старшей школы, но благодаря тому что отец Кристины родился в Италии, они с сестрой не имели права вступить туда. Девушки, принадлежавшие к организации, раз в неделю сходились в школе, собирали посылки для солдат и плели соломенные шлепанцы для пациентов госпиталей. Кристина и Мария ничего не имели против помощи бойцам, но были рады, что их не допускали в члены BDM, поскольку в противном случае им пришлось бы присягать на верность Гитлеру и нацистам.
По временам они видели, как члены Deutsches Jungvolk — юнгфолька, организации для мальчиков от десяти до четырнадцати лет, и Hitler Jugend — гитлерюгенда, для юношей от четырнадцати лет и старше, выстраивались на школьном дворе для переклички, все в коричневых рубашках с черными галстуками и нарукавными повязками со свастикой. В их обязанности входило расчищать улицы
