Сливовое дерево - Эллен Мари Вайсман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда все стали открывать подарки, она принудила себя воскликнуть «ах» и «ух ты», разглядывая связанные бабушкой рукавицы и розовых марципановых поросят, купленных мамой еще до войны. Карлу и Генриху подарили волчки и попрыгунчики на веревочке, вырезанные папой и дедушкой, и мальчики не преминули запустить юлу крутиться по полу. Преодолевая грусть, Кристина улыбнулась, глядя на их игры, от веселого гомона ребятишек ее сердечная боль немного утихла.
Мутти стремилась поддерживать традиции и весь год откладывала сахар, орехи, приправы и пряности, чтобы в Рождество каждый член семьи мог получить пряничного человечка, жареные каштаны и глазурованные печенья пфеффернюссе[35] — редкое праздничное угощение. На плите тихо кипел в котелке глинтвейн[36], наполняя комнату ароматом корицы и гвоздики. Мутти разливала черпаком дымящееся вино по красным гравированным стаканам и передавала каждому, целуя при этом в лоб. Отцу она всякий раз наливала в последнюю очередь — он всегда сгребал ее в объятия, привлекал к себе на колено и говорил: «Fröliche Weihnachten und Prost!»[37], а затем крепко целовал в губы.
Все расселись по комнате, ели и смеялись, и Кристина, как могла, старалась изображать веселость. К ее удивлению, мутти оставила свою тарелку рядом с отцовской, села рядом с ней на диван, обняла одной рукой и прошептала на ухо:
— Знаю, ты скучаешь по нему. Ты встретишься с ним, когда все это безумие закончится. Я уверена. Всему свое время. Время работать и время отдыхать, время плакать и время смеяться. Сейчас наслаждайся общением с семьей. Неизвестно, что ждет нас впереди.
— Danke, Mutti, — Кристина улыбнулась и утерла слезы.
Мария подошла и села с другой стороны.
— Я люблю тебя, — проговорила она, взяв ладонь сестры в свои.
— Я тоже тебя люблю, — Кристина взяла руку матери и положила ее на колено рядом с рукой Марии. — Вас обеих. Очень-очень.
Традиционный полуночный перезвон колоколов в Новый год власти запретили, а барам и ресторанам было предписано закрыться в час ночи. В половине первого Кристина украдкой выскользнула из дома и пошла к винному погребу в надежде, что каким-то чудом Исаак окажется там.
Полная луна лила яркий свет на тянущиеся вдоль двери погреба снежные наносы, похожие на высокий белый хвост бесплотного дракона. Дорожка, ведущая к входу, была нетронута, а значит, внутри девушку никто не ждал. Сердце Кристины болезненно сжалось, и она уже собралась уходить, но передумала и открыла ржавый замок. Войдя внутрь, она села на холодный пол и стала раскачиваться туда-сюда, молясь о том, чтобы ее мысли донеслись до Исаака и он пришел. Через два часа, продрогнув до самых костей, Кристина вставила замок в петли запора и направилась домой. Несметное множество звезд ярко сияло в бездонном небе, и Кристине казалось, что она видит всю Вселенную. Она обхватила себя руками и попыталась вообразить другие места в мире, где людям позволено говорить, что они хотят, и поступать по своему желанию. Представляют ли они, что происходит здесь? Есть ли им до этого дело?
В конце долгой зимы 1940 года ввели нормирование сигарет и угля и ужесточили наказание для всех, кто слушает зарубежные радиостанции, до шести лет заключения в тюрьме строгого режима и даже смертной казни. По государственному радио Гитлер предупреждал о том, что грядет полномасштабная война, поскольку Франция и Британия не приняли его мирные предложения. Отец Кристины покачал головой и заметил, что Гитлер винит в развязывании войны кого угодно, только не себя.
Зимой и в начале весны радиопередачи то и дело прерывались сообщениями о победах вермахта и потоплении вражеских кораблей. Каждый отчет сопровождался стремительной музыкой Рихарда Вагнера, и непрестанно повторяющийся один и тот же музыкальный фрагмент до смерти надоел Кристине. Газетные заголовки кричали о том, что люфтваффе под командованием Германа Геринга бомбят Францию, Бельгию и Нидерланды, и в ответ Королевские военно-воздушные силы Великобритании наносят удары с воздуха по немецким городам Эссену, Кельну, Дюссельдорфу, Килю, Гамбургу и Бремену.
Радио работало постоянно и беспрестанно трубило о военных действиях, но от Кристины и ее семьи эти события, казалось, были бесконечно далеки. Намеренно или нет, она не знала, но они редко говорили о происходящих событиях. В очередях за продуктами люди толковали о погоде, родственниках, предстоящих свадьбах и днях рождения — о чем угодно, кроме войны. Создавалось впечатление, что происходящее воодушевляло лишь дикторов радио. Кристина размышляла: не потому ли люди избегают говорить о войне, что их не прельщает перспектива прятаться в подвалах от бомб и снарядов, сыплющихся им на головы?
В апреле она решила прогуляться на другой конец города, чтобы пройти мимо дома Исаака и узнать, живет ли там еще семья Бауэрманов. Дойдя до их особняка, она ускорила шаг и остановилась на противоположной стороне улицы, глядя вперед, как будто всегда жила в этом районе и направляется куда-то по важному делу. Она обошла квартал три раза, осторожно посматривая в окна знакомого дома, пока сердце ее не заныло.
Когда-то роскошный дом стоял пустым и мрачным, портьеры были задернуты, в цветочных ящиках под окнами торчали лишь несколько чахлых виноградных лоз. В саду зацвела сирень, форзиция густо покрылась пышной желтой шапкой, но двор выглядел неухоженным — кусты неопрятные, фруктовые деревья нуждались в обрезке, а огород захватили репей и чертополох. Когда Кристина увидела запущенный сад, тяжелая грызущая пустота набухла в ее животе. Бауэрманы уехали.
Она еще раз обошла квартал, и сердце наконец забилось ровно, а колени перестали дрожать. Кристина перешла улицу, решив проверить калитку, ведущую в сад с Бримбахштрассе. И тут она увидела человека. Через изогнутые стволы тесного ряда фруктовых деревьев просматривалась темная мужская фигура, склоненная над грядкой. Сердце понеслось галопом.
Кристина остановилась, оглядела улицу и подошла ближе к подпорной стене, окружавшей владения Бауэрманов. Мужчина выпрямился и повернулся, уперев одну руку в поясницу, а другой забрасывая на плечо мешок. Это был герр Бауэрман, такой же серый и сморщенный, как картошка, которую он искал в твердой сухой земле. Его одежда была мятой и
