Осень надежды - Александр Аде

– Ну, как? – спрашиваю шепотом.

– Завтра еще одна операция, – так же тихо отвечает она.

– О чем секретничаете? – раздается еле слышный голос Ионыча.

Едва не вздрагиваю – это похоже на звуки из могилы. Или на завывание призрака. Глазами указываю актрисуле на оцепеневшего в дверях охранника. Она жестом велит ему удалиться.

– Послушайте, – как можно мягче говорю Ионычу, – ведь вы наверняка знаете, кому дорогу перешли. Почему не хотите назвать тех, кто вас заказал?

– До покушения это имело какой-то смысл… – шелестит он. Переводит дыхание и продолжает: – А теперь нет. Не хочу подставлять своих близких…

До чего же диковинно устроено человеческое общество. Этот полутруп, беспомощный, как младенец, упирается, не желает называть душегубов, – и я, здоровый мужик, вынужден смириться.

Выдавив из себя несколько банальных фраз, как остатки зубной пасты из сплющенного тюбика, покидаю Ионыча, актрисулю, погруженную в мертвое беззвучие палату, больницу – и вываливаюсь под пасмурное небо, в грустный мир, в котором моросит полудождь-полуснег.

Вечером у меня рандеву со Скунсом. В прошлое воскресенье он побывал на собрании Братства Солнца, в низенькой хибаре, выстроенной в виде буквы Г, и я выслушиваю его бесхитростный отчет. Заключает он отчет словами:

– А ведь это правда.

– Что именно?

– То, что говорил Магистр. Это самая настоящая правда. Истинная. – И он смотрит на меня детскими светлыми глазами, видевшими столько грязи и зла.

– Что ж, – не желая вступать с ним в прения, говорю я, – свою работу ты выполнил. Дальше – мои проблемы. Тебя подвезти?

– Сам дойду, – отвечает Скунс, и по его независимому голосу понимаю: с этим униженным, продающим свое тело существом происходит то же, что и с Мусей, – в нем пробуждается человек.

Под нашими (моим и Акулыча) задами – сработанные топором крепкие стулья пивбара.

В этом пище-питейном заведении я не был года три. Особых изменений здесь не произошло, лишь слегка освежили светло-бежевые стены, которые по-прежнему украшают ностальгические натюрморты: знакомая с совковых времен объемистая стеклянная кружка пива и подобающий закусон, сулящий незабываемое гастрономическое наслаждение.

– Чевой-то ты невеселый, барбос. Давненько я тебя не видал, красавчик, только слыхал твой ангельский голосок. А теперь гляжу – не налюбуюсь. С годами ты совсем аристократом заделался. Не, серьезно. Сейчас тебе только мундир с золотыми эполетами – и готовое ваше благородие. На князя, может, не потянешь, а на графа – в самый раз. Хотя видал я портреты ентих самых графьев – такие рыла попадаются, мама дорогая, вот только что не хрюкают. Даже моя мордаха подворянистее будет…

Акулыч беспечно басит. Его кружка почти пуста и усеяна пузырчатыми остатками пены. Понимаю: мент предчувствует серьезный разговор и просто оттягивает время. Усмехнувшись про себя, по-дружески кладу ладонь на его толстую лапу. Он обрывает дурашливое гудение и даже слегка вздрагивает.

– Мне нужна твоя помощь, Акулыч.

– А в чем промблема, браток?

– Выслушай – узнаешь. Есть в нашем благословенном городке Братство Солнца – нечто вроде мальтийского ордена. Набираются в него несчастные, обделенные судьбой людишки. Есть среди них и отбросы общества, и просто конченые неудачники. Отбор производится тщательный. Новенького может рекомендовать только член Братства. Так что ребята проверенные.

Собираются по выходным. И на каждом такой сходке – массированное прополаскивание мозгов. Зомбируют по полной программе. Дескать, вы, как пламенное солнце, призваны выжечь всю гнусь на земле. Вожак этой стаи – хитропопый пацан с кликухой Магистр.

Представь, что ты жалкий затурканный человечек. Слабый, бездарный, не шибко умный…

– Мой портрет, – соглашается Акулыч.

– Тебя унижают, над тобой глумятся, как над последней тварью. И вдруг появляется кто-то и говорит: «Акулыч, друг ситный, ты достоин иной участи. Инородцы и толстопузые олигархи захватили самые жирные, самые лакомые куски общенародного пирога, а тебе достаются жалкие крохи. Уничтожь эту накипь – и будешь владеть всем! Заодно отомстишь удачливым и богатым за все свои страдания и обиды».

– Погоди, чтой-то прытко погнал, притормози чуток, – потирает плешь Акулыч. – И ради чего ента секта затеяна? По моему скромному разумению, за всем, что случается в нашем подлунном мире, стоит личный интерес. Ну и какой он здесь?

– Братство – боевой отряд «заборских». Гляди, какая гениальная в своей простоте схема. Предположим, «заборским» поступил заказ устранить некого бизнесмена, банкира или крупного чинодрала. Они поручают это деликатное дельце Магистру. А тот, в свою очередь, дает задание какому-нибудь из своих боевиков, которых он соответствующим образом охмурил. Просто, выгодно, удобно. Не надо тратить большие бабки на киллера: придурошный бедолага прикончит мироеда-капиталиста бесплатно, да еще с превеликой радостью.

И все довольны: «заборские» делят деньжонки заказчика, отколупывая Магистру причитающуюся часть. А оболваненные жалкие человечки, убивая, ощущают себя великими мстителями, воинами Братства Солнца. А если кто-то из доморощенных киллеров с заданием не справляется… ну, что ж, его по-тихому убирают.

– И откедова у тебя такие сведения, охламон?

– Я… совершенно случайно, поверь, Акулыч… вышел на это Братство и кое-что выяснил. Гоблин, тот, что убил моего отца, был одним из боевиков секты.

Акулыч одаривает меня мгновенным пристальным взглядом, задумчиво опускает свои медвежьи глазки и отставляет кружку с пивом.

– Уразуметь не могу, на кой ляд ты опять в историю ввязался? Куда тебя все время несет, оглоед? Неужто понять не можешь своим чертовым бедовым мозжечком, что нельзя всю жизнь с фортуной резаться в подкидного! Когда-нибудь не те карты сдадут – и кирдык, суши портянки. Проснись и оглянись вокруг, романтичная пичужка. Капитализмус на дворе. Бабло, хрусты, мани-мани. А ты точно засланец из ентого… прекрасного далека. Или геройского революционного прошлого. Павка Корчагин местного пенного разлива… А-а-а, – он угрюмо машет лапой, – тебя все одно не переделать, только задарма воздух колыхаю… Выкладывай три своих самых заветных желания. Золотая рыбка – папа Акулыч – жабрами вздохнет, хвостиком махнет и в синее море сиганет.

– Магистра за задницу взять не удастся. Улик против него – ноль. Стало быть, надо повязать киллера на месте преступления. Но я понятия не имею, кто совершит злодеяние, когда и где. Более того, мне неизвестно, кто станет очередной жертвой… Есть одна мыслишка, но без твоей помощи, Акулыч, ее в жизнь не воплотить. Поможешь?

– Было такое, птаха, штобы я тебе не пособил? – Акулыч делает глоток, закусывает сосиской и жареной ломтиками картошкой. Его глазки довольно смеются. – Отменное пивко. Надо бы повторить…

Автор

Магистр глядится в зеркальце, возлежа на диване и изнывая от безделья. Подобно Нарциссу, он обожает свое лицо, и в детстве мечтал о славе артиста, даже записался в школьный драмкружок. Дали рядовую роль, что оскорбило его до глубины души. Он потребовал главную, но та оказалась занята. С тех пор в кружке не появлялся, а парня, получившего главную роль, подкараулил – естественно, не один, а со своими преданными рабами, – и избил. На этом его карьера лицедея завершилась. Так же когда-то не вышло поэта из вождя всех народов Иосифа Сталина и художника – из фюрера.

И все же актерская жилка у него, несомненно, имеется. Выступая перед скотобазой (так Магистр в узком кругу именует свою команду добровольных убийц), он впадает в экстаз. Вдохновение накатывает, поднимает, несет. И на этой волне он принимается ораторствовать.

Всегда презиравший неудачников, немощных и убогих, он с предельной искренностью говорит о том, как унижен маленький честный человек. В него точно вселяется некто, всем сердцем страдающий за народ. Он взвинчивает, распаляет себя до истерики, до остервенелого кликушества, и после каждого выступления точно выпотрошен.

Дремотная тишина взрывается ревом несущихся к финишу машин – это подает голос сотовый.

Позевывая и в голос матерясь, Магистр поднимает валяющийся на полу мобильник.

– … Что за хренотень! Он же при смерти был, мне докладывали. О’кей, исправим, не впервой…

Вот уже двенадцать лет Муся и Веня достаточно мирно сосуществуют в скромной комнатке общежития, хотя Мусе под шестьдесят, а Вене тридцать четыре, у Муси высшее образование, а Веня едва одолел восемь классов. Не раз, чувствуя превосходство в силе, Веня измывался над Мусей, а тот терпел, скрипя зубками и еще сильнее походя на озлобленную, затравленную мышь. В такие минуты Муся ненавидел сожителя и от всей души желал ему смерти.

Этой ночью Муся и Веня никак не могут уснуть. Лежат каждый на своей кровати и разговаривают тихо, чтобы не разбудить соседей.