Кёнигсбергские цветы - Ирина Михайловна Радова

Он улыбнулся, и я замерла. Снова отголоски того времени и тех событий всплыли перед глазами. Неужели так будет всегда, когда я буду рядом с ним.

– О чём вы задумались? – спросил он, глядя на моё окаменевшее лицо.

– Так… о своём… О чём вы хотели поговорить со мной?

– Ну во – первых, давай уже перейдём на «ты», надеюсь не против?

– Нет, совсем не против, – сказала я, и мне стало приятно такое начало разговора.

– Хорошо. Аня… Не буду ходить вокруг да около. Я пришёл попросить тебя рассказать мне о бабушке. Что – то мне не спокойно, и, это совсем не похоже на меня. Есть ощущение, что ты знаешь что – то важное.

Он казался очень растерянным, а мне было неловко, ведь он говорил правду, но всё ему сейчас рассказать я была не готова. За кружечкой чая на кухне, рассказать, что его мама не Екатерина Михайловна, а Екатерина Гюнтеровна, и он внук не советского фронтовика, которым он так гордился, а немецкого мальчишки. Нет, точно не готова. Как сказала бы старуха: «Не пришло время».

– Твоя интуиция тебя не подводит, – только и сказала я.

– Да какая уж там интуиция, – вспыхнул он. – Не верю я во всё это. Просто мучает вопрос: почему нам с мамой она никогда ничего не говорила, а незнакомой девчонке сразу всё рассказала. Ты уж извини.

– Ну не так уж и сразу.

– Что там за история такая, что можно написать целую книгу… Не понимаю… И не могу не о чём другом думать.

– Игорь, я понимаю тебя. Это правда, не обычно. Поверь, для меня необычно тоже… Я не могу тебе ничего сейчас рассказать, но я обещаю, ты прочтешь всё первым, а потом от твоего слова будет зависеть уйдёт ли роман в печать, или нет.

– Даже так… Ну хорошо. Не пытать же мне тебя, – сказал он, и грустно улыбнулся, – на какой хоть стадии написание романа?

– Мне осталось немного, но необходимо ещё время на редактуру. Я отдам тебе уже чистовой вариант.

– А давно ты этим занимаешься?

– Нет. Я вообще экономист по профессии.

– А я историк.

– Правда? – удивилась я.

– Абсолютная, – сказал он и засмеялся – самому смешно, но это так. Учиться мне было очень интересно, я люблю историю, люблю изучать и узнавать, но работа учителем – не для меня. Потому после института по специальности ни дня не работал. Пошёл в бизнес. Сначала был на подхвате у знакомого моего отца, а потом свою фирму открыл. Грузоперевозками занимаюсь. По Европе часто катаюсь, иногда в России бываю. На зарплату учителя вряд ли можно себе позволить путешествия. Ну разве что в Польшу.

Я слушала его, и призрак Гюнтера отступал. Это был совсем другой мужчина. Да, те же большие синие глаза, та же улыбка, но это был не он. Игорь был немного грубее что ли. Как же точно сказала о нём старуха: смесь немецкой интеллигенции и русской мужиковатости.

– Я тебя утомил? – спросил он.

– Что ты, конечно нет. Я в последнее время мало с кем общаюсь. В основном сижу дома одна, и пишу. Мне очень интересно тебя слушать.

– Спасибо, Аня… Ты знаешь, ты немного мне её напоминаешь. Взгляд твой прям в душу, с тобой хочется разговаривать, рассказывать, делиться.

– Спасибо, – сказала я, и смутилась, совсем как Варя перед Гюнтером. В свои двадцать восемь я всё ещё не разучилась краснеть.

Мы просидели ещё несколько часов. Он рассказывал о своём детстве, об институте, а я слушала, и, наверное, могла бы слушать его бесконечно. Кажется только сейчас, я смогла отвлечься от драматической истории, которая стала частью моей жизни. Сейчас, наконец, я могла отдохнуть.

Глава 27

– Чего бы тебе хотелось больше всего? – тихо спросил Гюнтер, и посмотрел мне прямо в глаза.

Я молчала, и отвела взгляд в сторону восхода солнца. Сегодня рассвет был удивительным. Весь горизонт залит невероятными, какими – то неземными красками от нежно – розового до пурпурного. В груди у меня бешено колотилось сердце, а в горле встал огромный ком, не позволяющий сказать и слова.

Ну что я могла ответить на его вопрос? Врать ему я не хотела, а сказать правду, что самое большое моё желание – это всегда быть рядом с ним, я не могла. Я боялась. И это был не страх открыть ему свои чувства, о которых ему и так было давным – давно известно. Я боялась спугнуть эту тихую радость, которая была сейчас между нами. Так глупо было бы говорить о будущем, которого у нас не было, и мы оба об этом знали.

– Я бы очень хотел увидеть море. Наше море, – сказал он, не дожидаясь моего ответа. – В последний раз я видел его, когда был совсем ещё ребёнком, до войны. Помню, как мама собирала корзинку для пикника, и забыла положить туда любимый сыр Евы. Ох, и злющая же она тогда была сестра, – он засмеялся, а его взгляд был направлен прямо, куда – то сквозь меня, словно он смотрел в те далёкие воспоминания.

– Тот день, был замечательным. Я помню его до мелочей. И как мы с Евой плавали и плескались, а после вместе играли в мяч на тёплом песке, и как мама случайно облила папу клюквенным морсом, а потом застирывала морской водой его белую рубашку. Я до сих пор ощущаю на коже горячие солнечные лучи, и прохладные набегающие волны.

– Какое оно? – перебила я Гюнтера.

– Ты о чём?

– Море, какое оно?

– Неужели ты никогда не видела море? – с удивлением спросил он.

– Нет. Там, где мы жили не было моря. А здесь… Здесь я ещё не была.

– Варя, оно удивительное. Словами нельзя передать. Оно серо – зелёное, пенное, прохладное. Оно такое… Могучее. Дух захватывает, когда на него смотришь. На море невероятно красивые рассветы и закаты. И такая свежесть… После бомбёжек, кажется над городом до сих пор клубы пыли и дыма. Иногда я задыхаюсь здесь, и тогда я вспоминаю о нём. Тебе нужно увидеть его, Варя.

– Я обязательно поеду, Гюнтер.

– А ещё, я бы хотел, – он ненадолго замолчал, и украдкой взглянул на меня. – Я бы хотел, чтобы это время никогда не заканчивалось. Чтобы этот рассвет, это утро, в котором ты рядом со мной, были всегда.

Я немного покраснела и опустила глаза.

– Я бы тоже этого хотела, – сказала я, так и не решаясь на него взглянуть. Я знала, что он улыбается.

– Сейчас ты приходишь по вечерам, и мы можем больше времени проводить вместе. Я очень благодарен тебе за это, Варя, но за то, что ты пришла встретить этот рассвет со мной, я благодарен тебе ещё больше.

Тепло и нежность переполняли меня. Как же мне хотелось кричать о своих чувствах, обнимать