Кёнигсбергские цветы - Ирина Михайловна Радова

а Игорь притащил мне целый куст этих же цветов, да ещё и в горшке.

В конце – концов, я не могла больше сдерживаться и засмеялась. Он рассмеялся тоже. Минуту мы просто хохотали.

– Чего смеёмся… Не понятно, – отходя от смеха сказал он, – куда поставить эту красоту?

– Ставьте вот здесь, – показала я место в прихожей, а потом предложила ему пройти на кухню, где красовалась моя «недоделанная» новогодняя сосна.

– Ой, да у вас уже праздник, – сказал он с улыбкой, увидев дерево.

– Почти… Пару штрихов и она готова.

– Красивая, – вежливо соврал он.

Я налила ему чай, и мы сели друг напротив друга. В один миг, мне на секунду показалось, что я опять в доме Марты, а напротив меня сидит Гюнтер, только он не скован страшным недугом, говорит чуть иначе и много жестикулирует.

– Я думаю, вы догадались, что цветочки вам передала моя бабушка, – сказал он, – такое вот для вас интересное наследство. Она ещё в сентябре их посадила в горшок и ухаживала, а в день её смерти они зацвели, – он замолчал, и опустил глаза на кружку, которую держал обеими руками, согревая пальцы.

– Она взяла с меня слово, что после смерти эти цветы я доставлю вам, оставила бумажку с вашим номером телефона, – продолжил он, – и я не имею понятия, для чего ей было так это важно. Она вообще обожала свои розы, и именно эти – белые. Носилась с ними вечно как курица с яйцом. Сколько её помню, всегда в своём цветочнике, – он снова ненадолго замолчал, а потом посмотрел на меня и добавил, – я думаю, вы что – то значили для неё, раз именно вам она передала их.

– Она тоже для меня много значила, – с грустью сказала я.

– Она в последние месяцы постоянно упоминала о вас, но толком ничего не объясняла, да я и не расспрашивал. Вечно был в делах и заботах… Вообще, сколько я помню, у неё никогда не было подруг, никто не приходил к ней в гости. Несмотря на то, что она была очень дружелюбной и весёлой, она сторонилась близких знакомств. Откуда вы её знаете?

– Мы познакомились несколько месяцев назад. Я покупала у неё розы, а потом мы разговорились. Она много рассказывала мне о послевоенном Калининграде, о первых переселенцах. Мне это очень интересно.

– Она рассказывала вам о своей жизни после переселения в область? – с удивлением спросил он.

– Да, а что вас так удивляет?

– Просто она об этом никому не говорила, хоть пытай её. Никогда. С детства я увлекаюсь изучением истории нашей области. Одно время даже с ребятами раскопками занимались. Находили немецкие монетки, старые чашки, всякие мелочи. И очень хотелось узнать от очевидцев, как оно было тогда. Со многими бабушками моих друзей переговорил. Вспоминать те годы всем тяжело, но они с охотой рассказывали. К ней же было бесполезно подходить с такими вопросами. Закрывалась, словно в кокон, и слова из неё не вытащишь.

– Да, это она умела, – с улыбкой сказала я.

– А вы, оказывается, хорошо её знали, хоть и были совсем немного знакомы.

– Даже больше, чем вы думаете. Она очень много мне рассказывала.

– Но почему вам?

– Она хотела, чтобы я написала книгу о ней. Точнее одну историю, небольшой фрагмент её жизни.

– Правда? Вы писатель? – удивился он снова.

Я замялась на минуту, не зная, что ответить, а потом решительно сказала:

– Да, я писатель.

– И вы напишете о ней?

– Обязательно напишу.

Он улыбнулся мне той самой улыбкой, от которой у Вари замирало сердце. Замирало оно сейчас и у меня.

– Мне пора, – сказал он, допивая чай, – спасибо, что вы пришли вчера на похороны.

– Я не могла иначе.

Я подала ему куртку, он быстро оделся, но уже на самом пороге остановился.

– Ах да… Чуть не забыл, – сказал он и вытащил из внутреннего кармана куртки толстый конверт формата А5, – что внутри мне не известно, оно было запечатано.

Я взяла увесистое письмо, на котором крупным и красивым подчерком было написано: «Для Ани».

«Вот они, мои ответы» – подумала я.

Глава 25

«Моя милая, пришло время закончить эту историю. Как я уже несколько раз говорила, что – то ты должна была увидеть и прожить сама, но есть моменты слишком личные, в которые я тебя допустить не могла. Потому я всё расскажу тебе сама.

Той ночью, после произошедшего в доме Марты, я всё же вернулась домой. И мне совсем не было страшно, хоть я и не представляла, что ждёт меня там.

Когда я зашла, отец пил водку на кухне. Он ничего не сказал мне. На моё удивление он и матери ничего не рассказал. С того вечера он перестал меня замечать, словно меня и не существовало вовсе. Так было до самого рождения дочери, его внучки, но… Всё по порядку.

Гюнтер был твёрд в намерении уехать в Германию. Он был убеждён, что так будет лучше для всех, особенно для меня. И никакие доводы и мольбы Марты, или мои на него не действовали.

– За нами всё равно придут рано или поздно. Нет смысла откладывать неизбежное, – говорил он.

Марта и Ева смирились с его решением. Я нет, но выхода у меня не было.

К поездке они были в общем – то готовы. Финансовый вопрос их не смущал. Дорогу им полностью оплачивали, и у Марты, как не странно, имелись небольшие сбережения, на которые они могли спокойно и без хлопот прожить некоторое время. Кроме того, у них были родственники в Мюнхене. К ним – то они и собирались, надеясь, что те выжили после войны.

Гюнтер очень торопил с отъездом, и уже на следующий вечер, когда я забежала к ним на несколько минут, я наткнулась на узелки с вещами и огромный старый чемодан.

– Когда вы уезжаете? – с дрожью в голосе спросила я.

Гюнтер молчал и не смотрел на меня.

– Послезавтра утром, – ответила Марта.

– Так значит остался всего один день, – сказала я, и слёзы предательски полились из моих глаз.

Марта подошла ко мне и обняла. Удивительно, что даже родная мама не относилась ко мне с такой любовью и нежностью, как она.

– Поговори с ним, – сказала она, уводя за собой Еву, копошащуюся среди столовой посуды.

Мы остались вдвоём. Я не знала, что сказать ему, в голове были лишь злые слова: «Ты меня оставляешь… Ты сдался… Струсил».

– Придёшь к нам завтра? – спросил он, и наконец, поднял на меня свои сапфировые глаза.

– Приду.

Я плакала и тихо ненавидела его за это решение. Ведь им можно было остаться ещё на какое – то время. Ещё на месяц, а может и на два, или даже полгода. Целых полгода мы могли бы быть вместе. О них ведь могли и вовсе забыть.

– Прости меня, Варя, – произнёс он еле слышно.

Я больше не могла на него