Кёнигсбергские цветы - Ирина Михайловна Радова

смотреть, и просто убежала. Я бежала со всех ног, мимо прохожих, мимо старых домов, мимо груды разбитых зданий. Я бежала, и слёзы лились нескончаемым потоком. Через аллею я прибежала в парк. Было уже темно, и здесь не было освещения. Я убежала в самую глубину парка, в самую темноту. А потом я остановилась у старого дуба и обняла его. Так я простояла некоторое время, пока слёзы не прекратили течь, потом я вернулась домой.

Утром я проснулась с ощущением глубокой пустоты внутри. Он ещё был здесь, совсем рядом, через два дома от меня, но казалось, что его уже не было.

Что мне оставалось делать? Убеждать его было бессмысленно. И тогда я решила, что это время будет только нашим, и, возможно, он передумает. Возможно, они не уедут. Каким же я тогда была ещё ребёнком.

С самого утра я решительно заявила отцу и матери, что вечером уйду, вернусь поздно. Маме было всё равно, она уже привыкла, что вечера я провожу с Мишей, а отец сделал вид, что не слышит моих слов. До него уже дошли слухи, что семья ненавистных ему фрицев завтра уезжает.

Добросовестно отработав весь день в полях, вечером я снова надела голубое нарядное платье и пошла к Гюнтеру.

Их сборы были уже закончены. Вещей было немного. В основном это была одежда, личные вещи, немного книг и тот самый фарфоровый сервиз Марты, оставшийся ей от бабушки.

– Варя, мы не можем взять с собой Гренку, – сказала Марта, – она хорошо ловит мышей, и сможет сама прокормиться, но ты, пожалуйста, приходи к ней иногда. Ей очень нужна ласка.

Гренка, не о чём не подозревая, спокойно спала на коленях у Гюнтера.

– Я заберу её, – с уверенностью сказала я.

– Только бы у тебя из – за неё не было проблем, – взволнованным голосом произнесла Марта.

– Не будет, всё в порядке.

– И вот ещё… Это для тебя, – она протянула мне пару новых шёлковых чулок и пластинку,– эта музыка будет напоминать тебе о нас.

После этих слов она заплакала и обняла меня.

В тот вечер мы сидели очень долго. Смеялись и рассказывали истории из жизни, той жизни – до войны. Марта вспоминала смешные случаи из детства Гюнтера и Евы. Было опять уютно и тепло. Никто не думал про завтра, и что оно вообще когда – нибудь настанет.

Было уже далеко за полночь, когда мы попрощались, и я ушла, но ненадолго…

Конечно же, я не могла уйти просто так от человека, которого безумно любила. Просто уйти в ночи, с чулками и пластинкой в руках.

Я зашла в дом, там было тихо, все уже давно спали. Я прошла в свою комнату, положила подарки на комод и села на кровать. Внутри меня всё горело от решимости, но в тоже время мне было очень страшно.

Я понимала, что это единственный шанс заставить его передумать, иначе завтра он навсегда уедет.

Я подошла к зеркалу и распустила волосы, глаза мои горели каким – то внутренним огнём. И, не мешкая больше ни минуты, я вернулась. Робко постучала в их входную дверь, увидела, как загорелся свет, и через минуту услышала встревоженный голос Марты:

– Кто там?

– Марта, это Варя… Я бы хотела…

Не дожидаясь моих объяснений, она открыла дверь и впустила меня.

– Он уже в пастели, но, думаю, ещё не спит.

Я не сказала ей ни слова, и тихо прошла в комнату Гюнтера. Он лежал на спине с открытыми глазами. Свет полной луны заливал пастель, и было видно его беспокойный взгляд.

– Варя? – с удивлением спросил он.

– Я не могла уйти навсегда, не поцеловав тебя, – тихо произнесла я.

А потом я села на край кровати и склонилась над ним. Я стала целовать его глаза, лоб, щёки, шею, губы. Нас снова накрыло этим сладостным туманом, и остановиться было невозможно.

Я ушла на рассвете. Мы не плакали и не клялись друг другу в вечной любви, не давали обещаний. Мы просто любили, и слова были не к чему.

Весь следующий день я была в парящем, неземном состоянии. Мне не верилось, что это произошло. Я любила его ещё сильнее, и я была уверена, что после этой ночи он не сможет меня оставить.

«Нет, никуда он не уедет. Не сможет» – думала я, пребывая в своих грёзах.

Мне вдруг пришла мысль, что мы могли бы пожениться, и это был бы для него шанс остаться, ведь были случаи, когда русские женились на немках, и семья оставалась здесь. Я была просто счастлива от этой мысли.

Работала я в тот день очень плохо, от чего несколько раз получила подзатыльники от мамы.

– И чего ты всё время улыбаешься? – с подозрением спросила она, – работай лучше.

Я бралась за работу, но всё вываливалось из моих рук. Мысленно я приближала вечер. Думала, что будет, когда я войду и увижу его. Краска тут же вспыхивала на моём лице. Я не могла понять, откуда вчера у меня было столько смелости.

– Иди уже домой, – наконец, сказала мама,– от тебя всё равно сегодня никакого толку.

Я с радостью побежала домой. Точнее не домой, а мимо своего дома я прямиком понеслась к Гюнтеру. Сейчас я совсем не боялась, что меня увидят у них. Ждать до вечера было не возможно, настолько сильным было моё желание увидеть его, и поделиться своими мыслями.

Входная дверь была открыта. Когда я зашла в дом, на пороге меня встретила мурчащая Гренка. В доме царила тишина и пустота. Я прошла в ту самую комнату, где этой ночью я любила и целовала его. Та же идеальная чистота, как и всегда. Аккуратно заправленная пастель… Старый деревянный комод… Патефон… Ваза с белыми розами.

Я села на пол, опустила голову к коленям, обхватила её руками и завыла. Они уехали.

Они уехали, а я осталась и училась жить без них, без него. Первое время было совсем тяжело, всё напоминало о нём. А через два месяца я узнала, что жду ребёнка. Тогда уж мне совсем стало не до душевных терзаний. Моя былая смелость рассыпалась в прах. Сказать отцу такое, я точно не могла. Думаю, он бы просто выгнал меня из дома, или же отправил избавиться от ребёнка нациста, а потом, возможно пустил бы обратно. Я не знала, как быть, и тряслась как осиновый листик.

Ничего не оставалось делать, и я снова пошла к нему. Кто же ещё мог простить и помочь, конечно, только тот, кто бескорыстно и искренне тебя любит.

Я пришла к нему ранним утром, на восходе солнца, на то же самое место, где мы с ним познакомились. Тогда была удивительно солнечная и тёплая осень. Вся набережная реки была усыпана золотой