Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира - Розалин Майлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миф об Адаме и Еве, быть может, самый эффективный пример вражеской пропаганды в долгой истории войны полов, имел и другие серьезные последствия. Он выполнял важнейшую задачу постановки мужчины на первое место в мироздании: ведь во всех религиях Бога-Отца, в иудаизме, христианстве и исламе, Бог сперва создает мужчину: женщина появляется на свет позже, она сотворена из «лишней», незначительной части тела – ребра, и исходит из мужчины, как ребенок из матери. В сущности, это еще одна из бесчисленных попыток мужчин, одержимых завистью к матке, присвоить себе женскую способность рожать: фокус-покус – и ловким движением патриархальной руки Бог переворачивает вверх дном и эволюцию, в которой мужчина и женщина развиваются вместе, и саму биологию, в которой женщина рожает мужчину, а не наоборот. Теперь вся власть творить новую жизнь принадлежит Богу – все монотеистические религии учат, что один лишь Бог создает каждый зародыш и вдыхает в него жизнь, используя женщину, в которой зарождается плод, лишь как «оболочку», по исламскому выражению.
Но и на этом отцы патриархальных религий не закончили унижать женщин. Наряду с представлением о низшем статусе женщины расцвело убеждение в ее внутренней и неизбежной неполноценности. Иудеи были настолько уверены во врожденной порочности женщин, что муж у них имел право вести жену на суд всякий раз, когда «находил на него дух ревности», независимо от того, имелись ли у него какие-либо доказательства ее неблаговидного поведения. Приведя жену в храм, он передавал ее священнику; тот обнажал ей голову в знак унижения, заставлял пить «горькую воду», смешанную с грязью с пола храма и с желчью, и проклинал, говоря: «Да соделает Господь лоно твое опавшим и живот твой опухшим». Муж при этом получал от Бога полное оправдание и одобрение: «И будет муж чист от греха, а жена понесет на себе грех свой»[140]. Вестник Аллаха, в свою очередь, в одном из своих откровений лично удостоверился в женской испорченности: «Я стоял у врат Ада, – рассказывал он, – и большинство тех, кто шел туда, были женщины»[141].
Как видим, при власти Бога-Отца мужчина сделался судьей, примером и высшим образцом человека, а женщина – всего лишь испорченным инструментом, орудием, которое создал Бог, чтобы привести в мир мужчину. Но, несмотря на мощное давление пропаганды, живым мужчинам все же сложно было видеть в любимых ими женщинах «сосуды, полные ада похоти», выражаясь словами святого Августина. А о том, легко ли женщины подчинялись иудейскому закону, предписывавшему им обращаться к мужьям словами «баал» (господин) и «адон» (повелитель), словно рабы к хозяевам, можно судить по тому, сколько внимания уделяется во всех письменных источниках молчанию, послушанию и полному повиновению женщин – например, как в этом довольно-таки раздраженном увещевании из индуистской «Кама-Кальпы»:
Нет иного бога на земле для женщины, кроме ее мужа. Лучшее из добрых дел, на которое она способна – стремиться ублаготворить его безупречным повиновением… Будь муж ее уродлив, стар, зол, раздражителен, жесток, будь он слепым, глухим или немым… женщина создана, чтобы повиноваться на каждой ступени своего существования[142].
Подчинение мужу было не просто духовным упражнением. Гротескное упражнение в повиновении своему господину и повелителю можно найти в этом «Совете жене», исходящем из популярного японского сочинения VIII века:
Самое важное – уважение, которое оказывает жена своему мужу… Пусть рисует в уме все, что может увеличить его удовольствие, ни в чем ему не отказывая. Если его влечет к мальчикам, пусть жена подражает им, вставая на колени, чтобы он мог брать ее сзади. Но пусть не забывает она, что муж не осознает, как нежен женский анус, и будет стараться войти со своим обычным пылом. Поэтому лучше будет женщине неторопливо подготовить себя, используя крем сидзишуми[143].
Но и на этом не заканчиваются обязанности японской жены: после того, как дело сделано, она, в каком бы ни была состоянии, обязана воспеть мужу дифирамбы: «Всегда говори о его membrum virile, что он огромен, великолепен, больше любого другого; больше, чем ты видела у своего отца, когда он обнаженным принимал ванну. И добавляй к этому: “Приди же и заполни меня, о чудо мое!” – и другие хвалы в том же роде»[144].
Такое слепое и тупое послушание стало в глазах патриархов единственным способом для женщины искупить вину своего существования. Коран ясно дает понять, что единственная добродетельная женщина – мать: «Когда женщина зачинает от мужа своего, в Раю ее называют мученицей, и труд ее в родах и в заботе о детях защищает ее от адского огня»[145]. Женщина, когда-то вознесенная на престол богини за свою таинственную способность давать жизнь, теперь превратилась в ходячую матку, обязанную рожать; прежде Мать всего живого – стала просто вместилищем для младенца; Великую Богиню, «Возлюбленную тысячи любовников», принудили теперь раздвигать ноги перед каждым бессовестным хреном.
Но здесь мы сталкиваемся с причудливым парадоксом: акцент на женской обязанности рожать не несет никаких следствий, связанных с женской сексуальностью. Женщин лишили не только полноценной и полноправной роли в появлении на свет новых людей, но и удовольствия от участия в процессе! В сущности, решили отцы и опекуны, чем меньше женщины знают о сексе, тем лучше. Так перевернулась с ног на голову еще одна установка времен общества, ориентированного на матерей: высшей ценностью обладала теперь не зрелая женственность, гордая своим плодородием, а невежественное девичество. Высшим типом женщины стала та, что «еще не женщина» – неиспорченная девушка-ребенок; а крохотная пленочка, остаток атавистической мембраны, так называемая «девственная плева», забытая природой при эволюции в укромном уголке женского тела, оказалась главным женским достоянием. Девственность сделалась призом и проклятием: каждый будущий патриарх теперь ощущал свое божественное право на свеженькую, только что с конвейера вагину в вакуумной упаковке, со встроенной плевой, гарантирующей, что товар не бывал в употреблении.
Столь мощен был этот фетиш на девственность, что новый идеал женщины теперь казался вечным. Один раннехристианский отец Церкви, святой Иероним, активно убеждал отцов отдавать своих дочерей в монахини при рождении, а другой, святой Мартин Турский, постоянно сравнивал «чистое, неистоптанное поле девственности» с «полем брака, по которому бродят свиньи и всякий похотливый скот». Как видим, христианская церковь с самого своего возникновения видела в женской сексуальности проблему: «Обнимать женщину, – пишет в XII веке Одо Клюнийский, – все равно что обнимать мешок с навозом». Видение женского тела как мешка с навозом вообще преследовало ранних христиан: «Если бы вскрыть тело женщины, – предлагал монах по имени Роджер Солсберийский, – ты бы увидел, что за грязь скрывается под ее белоснежной кожей. Когда чудное пурпурное покрывало прикрывает зловонную кучу дерьма, не глупцом ли будет тот, кто ради пурпура полюбит дерьмо?»[146]
Однако Христос родился от женщины. Решение этого затруднения было найдено лишь после продолжительных богословских дебатов, на которых святые отцы пресерьезнейшим образом обсуждали, как могло божественное семя проникнуть сквозь плеву Девы, или как Христу удалось выбраться из ее матки, не пробив ту же самую плеву святой младенческой головой. Ясно было одно: Господь наш, Сын Божий, Искупитель человечества не мог появиться на свет из мешка с дерьмом! Чтобы защитить его чистоту, святым отцам пришлось защищать чистоту Марии. Было решено: Благословенная Дева Мария оставалась девственницей не только до рождения Христа, но и после! Кровь, боль, разрывы, знакомые всем рожавшим женщинам, остались ей неведомы; Христос был огражден от всякого соприкосновения с мерзкими, отвратительными потрохами своей матери. И это не какое-то чисто христианское извращение. Навязчивое желание патриарха не только обладать и пользоваться чистой, незапятнанной вагиной, но и на свет появляться из такой же, как нельзя лучше иллюстрирует тот факт, что, помимо Иисуса, Будда, Платон, Кетцалькоатль, Монтесума и Чингисхан – все они якобы родились от девственниц.
Сведя женственность к самому незрелому ее аспекту, мужчина взваливает на себя задачу ее регуляции и контроля. Во всех случаях дело сводится к отъему у взрослой женщины
