Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья - Юрий Модин

Когда я принял на себя руководство кембриджским звеном, все в первом управлении (внешняя разведка) испытывали большую гордость от удачного внедрения двух эффективных агентов Дональда Маклина и Кима Филби, оказавшихся на таких ключевых постах в преддверии холодной войны, как английское посольство в Вашингтоне и отдел британской секретной службы, руководивший борьбой против коммунизма.

Ни одной разведке мира ни до, ни после войны не удалось добиться столь большого успеха.

Глава четвертая

Люди в тени

В 1944 году, когда я начал обрабатывать документы, присылаемые нам кембриджскими агентами, я даже мечтать не мог, что когда-нибудь их увижу. Я знал о них только по материалам из подшивок КГБ да по донесениям наших лондонских резидентов, которые собирал буквально по крупицам. Я быстро понял, что их тогдашний руководитель Анатолий Борисович Горский («Генри») был о своих подопечных самого невысокого мнения. В особенности о Бёрджессе, которого считал мошенником, авантюристом, лгуном и пьяницей. Сам Горский был рядовым функционером НКВД, затем, еще задолго до войны, служил в нашем посольстве и выдвинулся по службе благодаря чистке 1938 года. У него были свои достоинства, такие как настойчивость, дипломатическое чутье, но его суждения об агентах вообще и обращение с ними оставляли желать лучшего.

Грубый нажим Горского позволял ему выжимать максимум из определенного типа агента, но за душой у него, как у руководителя, был только один принцип, который, на мой взгляд, обижал людей: «требуй больше, тогда и получишь больше». Он относился к своим агентам высокомерно, изображая из себя важного начальника, принижал результаты их работы даже тогда, когда они приносили отличный материал. Наших английских агентов все это раздражало. Они охотно помогали нам и ради нас готовы были идти на отчаянный риск, но Горского не уважали.

Сначала я воспринимал донесения Горского как прописную истину, но когда «Генри» сменил Борис Михайлович Кретеншильд (он же Крешин, потом Кротов), мое мнение о кембриджских агентах полностью изменилось. Крешин был не менее эффективен и умен, чем его предшественник, но на этом их сходство и заканчивалось. Всегда вежливый и обходительный, он добился того, что наши агенты работали с ним с удовольствием и позднее отзывались о нем с большой теплотой. Крешин относился к ним по-дружески, никогда не приказывал, а лишь вежливо замечал: «Как было бы великолепно, если бы вам это удалось». И все.

По мнению Крешина, Бёрджесс обладал глубоким пониманием жизненных проблем. Он особенно восхищался его широкой образованностью. Когда я встречался с Крешиным в Москве, он сразу же сказал мне, что, на его взгляд, Бёрджесс предан нам всей душой и настолько связал себя с делом служения мировой революции, что с радостью отдал бы жизнь ради ее успеха. Да, это правда: он пьяница и гомосексуалист, капризен, зачастую агрессивен, буян. И все же портрет Бёрджесса, нарисованный Крешиным, был явно привлекательным.

В конце 1944 года к четырем агентам, делами которых мне велено было заниматься, прибавилось еще одно имя — Джон Кэрнкросс («Карел»). Он стал «пятым» в кембриджском звене. В прошлом Кэрнкросс эпизодически сталкивался с другими нашими агентами, но не входил в их группу.

Когда я изучал его дело, у меня сложилось впечатление, что путь этого агента далеко не типичен. Родился он в Глазго в 1913 году в семье, принадлежавшей к нижней прослойке среднего класса. Впрочем, его брат Алекс, никогда не имевший с нами никаких дел, добился блестящей карьеры. Специалист по экономике, он занимал высокое положение в одном из правительственных учреждений. Отношения между братьями всегда оставались теплыми.

Окончив «Гамильтон Академию», неподалеку от Глазго, Джон Кэрнкросс поступил в Кембридж на факультет современных языков. С самого начала он почувствовал, что «низкое» происхождение не даст ему продвинуться в своей карьере. Джон с трудом переносил презрительные насмешки и враждебные выходки окружавших его студентов. Несмотря на это, он учился так успешно, что его кандидатуру выдвинули на получение стипендии для продолжения учебы в Сорбоннском университете, где он смог бы заниматься французской литературой. В то время такая возможность предоставлялась редко. Молодому Кэрнкроссу пришлось побороться со своими привилегированными соперниками из Оксфорда и Кембриджа, у которых были прекрасные связи и которые беззастенчиво ими пользовались. Позднее он с возмущением говорил мне об этом. И мне кажется, что именно социальная несправедливость подтолкнула его к решению стать коммунистом.

Направление в Сорбонну получил все же он, вопреки позиции университетской администрации, которая открыто возражала против его кандидатуры. 1933–1934 учебный год Кэрнкросс провел в Сорбонне. Ему нравилось жить в Париже, где он завел друзей среди студентов-коммунистов. В то время борьба между правыми и левыми велась в открытую и день ото дня принимала все более ожесточенный характер. 6 февраля 1934 года демонстрация, организованная фашистами на площади Согласия, привела к жестокой схватке с полицией, в результате чего погибло шестнадцать человек. 9 февраля коммунисты устроили ответную демонстрацию, которая также закончилась кровопролитием: погибло семь человек. Кэрнкросс внимательно следил за этими событиями. В Германии были запрещены профсоюзы, а декретом от 1 января 1934 года введены в силу дискриминационные законы, в том числе о насильственной стерилизации. Гитлер начал активно заниматься вооружением страны, неуклонно приближая развязывание войны в Европе.

Джон Кэрнкросс рассуждал как настоящий социалист. Друзья не тянули Джона в компартию и не мешали ему тем самым с блеском учиться в университете. Он делал блестящие успехи и получил диплом первой степени. Тогда же Кэрнкросс увлекся Мольером и позднее стал выдающимся исследователем творчества этого великого драматурга. Осенью 1934 года Джон вернулся в Тринити-колледж Кембриджского университета. Спустя два года он получил диплом. Судя по записям в его деле, к тому времени Джон был уже коммунистом.

Кэрн кросса завербовал не Теодор Мали, наш нелегал в Англии, да и никто другой из наших кембриджских агентов. Бёрджесс и его друзья, хотя, возможно, и знали Кэрнкросса в лицо, но совсем не интересовались им. Он не принадлежал к их социальному классу и поэтому не мог вписаться в аристократические круги студентов Кембриджа.

В 1936 году наш резидент в Лондоне попросил четверых завербованных кембриджцев высказать свое мнение о Джоне Кэрнкроссе. Они добросовестно ознакомились с университетским справочником, и каждый дал Кэрнкроссу, какую мог, характеристику. Но никто из них не был причастен к его вербовке. Им, конечно, было известно, что мы интересуемся Джоном и, вероятно, рассчитываем на то, что они найдут к нему подходы, но не более. Во всяком случае их ответы показали, что они имеют о Кэрнкроссе довольно смутное представление. В донесении, полученном в Центре, говорилось, что этот человек «не знает, как вести себя в обществе, как общаться с людьми». Тем не менее Бёрджесс, Филби, Блант и Маклин признавали, что Кэрнкросс образован, умен, но никогда не будет близок им. И в конце концов решающий подход к Джону сделал никто иной, как Джеймс Клугман, студент Кембриджа, богач, бывший школьный товарищ Маклина.

Клугман состоял в компартии Великобритании, был убежденным марксистом. Основатель коммунистической ячейки в Кембридже, он поддерживал близкие отношения с нашей разведкой, хотя непосредственно никогда с нами не работал. Когда его время от времени просили выполнить какое-нибудь задание, он обычно говорил:

— Я буду действовать только по прямому указанию моей партии.

Это условие затрудняло наши отношения с Клугманом. Чтобы его задействовать, надо было найти подход к Гарри Поллиту, генеральному секретарю компартии Великобритании. Если Поллит приказывал, Клугман подчинялся.

На этот раз Гарри Поллит дал твердое задание Клугману завербовать Кэрнкросса. И тот его завербовал.

В Клугмане нелегко было, разобраться. Хоть он и не скрывал ни от кого в университете своих марксистских убеждений, в 1939 году ему удалось стать военным разведчиком. Позднее Джеймса направили оперативным агентом в Бари — итальянский город, где находился радиоцентр, координировавший партизанские действия против немцев и итальянцев на Балканах. Он получил задание установить контакте Иосипом Броз Тито, который руководил югославским движением сопротивления.

Может показаться странным, что в военную разведку Англии мог без особого труда поступить на службу явный коммунист. А ведь Клугман вовсе не был исключением. Многим коммунистам удавалось тогда просочиться в правительственные учреждения и военную разведку, просто потому, что секретная служба не смогла достаточно тщательно проверить их прошлое. Многие студенты в 30-х годах глубоко сочувствовали коммунизму. Когда началась война и особые отделы старались навести порядок в кадрах, бывшие студенты-коммунисты стали называть свои политические убеждения всего лишь временным увлечением молодости. Во время бомбардировок нацистами Лондона в тюрьме Уормвуд Скрабе, откуда в 1966 году бежал наш агент Джордж Блейк, возник пожар. К большому огорчению английской разведки и контрразведки все архивы этих служб, хранившиеся на территории тюрьмы, сгорели. НКВД посчастливилось узнать о происшедшем, что позволило нам спокойно работать, ибо все списки активных коммунистов и сочувствующих сгорели вместе с делами, в которых были собраны о них подробные данные. Англичане так и не смогли полностью восстановить свои архивы. Теперь фактов, могущих бросить тень на прошлое Клугмана и некоторых других коммунистов, уже не существовало, все компрометирующие их бумаги погибли в огне. В 1939 году, когда Клугмана подвергли тщательной проверке, в его биографии не осталось даже упоминания о том, что он руководил ячейкой компартии в Кембридже.