Самолёт на Кёльн. Рассказы - Евгений Попов

Золоторукий перевел дух.

– Пьян, мерзавец! – сказала баба Люба.

– Зачем пьян, – обиделся мастер. – Могу показать документы. Пятый разряд. Слесарь.

Женщины ругались.

– А зовут меня Ганя Пес, – раскланялся мужик. – То есть, конечно, не Ганя Пес. Фамилия – Петров, зовут – Гена. Но я в пацанах не выговаривал, и когда спрашивали, то получалось Ганя Пес. Так и пристало.

– Вы почему бросили камень? – спросила Светлана Степановна, трясясь от негодования.

– Тама – белочка, – Ганя махнул рукой. – Тама белочка скакала на сосне, а я ее хотел по калгану. Вот и наделал делов. Промазал я. Извиняйте.

– По какому еще такому «калгану»?

– Ну, по башке значит, – объяснил Ганя и огорчился. – В нее разве попадешь? Юркая, стерва.

– Шибенник ты. Золоторотец, – сказала бабушка, старенькая, сухонькая старушка в ситцевом платье и коричневых чулках.

– Нахал, – сказала Светлана Степановна.

«Дима будет журналист-международник, – думала Леночка, – Выйти за него замуж? Но тот-то, тот! Он потаскан, отвратителен. Он лыс ведь, лыс. Если бы это случилось хотя бы в Москве, допустим. А потом, кто он – ничтожество, бездарь. Он ведь смеялся надо мной. Он и над рассказом смеялся».

– Вся беда, что шибко юркая, змеина. Увертливая. Я б попал, и не случилось беды, а вот увлекся и вам по ошибке вмазал.

– Послушайте, что вы тут из себя дурака корчите? Разве вы не знаете, что здесь зеленая зона Академгородка и белок тут специально выпускают, восстанавливая нарушенное равновесие природы?

– Э-э. Знаю. Как не знать, – скривился мужик. – Я сорок лет в Сибири живу, и мой папаша тут жил, и дедушка. Как мне не знать. Я хоть и не академик, как некоторые, а знаю. Знать-то я знаю, а только ведь эта… само… ну… хочется ведь эта… стукнуть!

И захохотал, повторяя: «Хочется, ой как хочется!»

– Бессовестный, бесстыжий!

– Так ведь ее все равно кто-нибудь убьет. Не я, так другой. Или съест волк. Придет да и съест. Волков вы тоже, наверное, выпустили? Для равновесия.

Молчание. Тут бабушка:

– Дурачок ты, дурачок. Колчужка.

– Эт-то верно, бабуся, эт-то верно, – согласился Ганя Пес. – Глуп как пень. Колчужка, правильно заметили. Дурак. А я сегодня дома не ночевал, – неизвестно для чего добавил он.

– Твой дом – тюрьма, – не унималась бабушка.

Ганя немного обиделся:

– Ну уж, вы тоже скажете – тюрьма. Я тогда пошел.

– Стой, хулиган! – крикнула Светлана Степановна. – Стой, мерзавец, а кто платить будет?

Но мужик уже ушел. Вернее, он еще окончательно не ушел, но довольно быстро переставлял ноги.

– Стой, хулиган! Стой! Вот же свинья!

– Свинья, свинья, а теперь все нынешние – свиньи. Вот раньше – это жили люди, а сейчас одни свиньи, – высказала свой взгляд баба Люба.

– Мама, не порите ерунду, – разозлилась Светлана Степановна. – При чем здесь это? Вы думаете или нет, когда болтаете? Просто мерзавец.

– А я не болтаю, – наскочила на нее бабушка. – Раньше были люди, а теперь или хулиганы, или горят на работе. Вон мой сыночка горел, горел да и сгорел. Хоронили с музыкой, а кто мне теперь его отдаст?

Баба Люба заплакала.

– В милицию если позвонить, так где там, сейчас уже не сыщешь, – тосковала Светлана Степановна. – Придется вставлять простое стекло.

А Леночка глядела в чисто вымытый пол и была далеко-далеко.

Выйдет замуж за Диму, и будут жить в Москве, а может, и еще дальше – чем черт не шутит.

Будет квартира, и Дом журналистов будет, и литераторов.

И будет – умная трезвая красивая женщина, а потом – ослепительная старуха с белыми кудрями.

Будет все-все-все.

– Леночка, ты что там? Притихла, мышонок. Ты что там? – окликнула мама.

– Ничего, – ответила Леночка, глядя чисто и светло.

– А-а, – сказала мама. И продолжила: – И, главное, нет никакого уважения. В чем дело? Был бы хоть Петя живой. Говорила ведь я ему. И зачем мы сюда приехали?

Ни-че-го. Лысый и противный. Но почему так странно? Дебют! Дебют! Бабушка плакала. Глупая история?

ПРО «ЭТО»

Списанный и уволенный за пьянство, молодой маразматик бывший шофер Бывальцев Володя громко изливал на ближайшем углу свою черную печаль.

И неподдельная русская тоска слышалась в его осевшем голосе, и натуральные русские слова вырывались, как пар, из его опечаленного нутра. И многочисленные прохожие дифференцированно реагировали на ошеломляющие речи шофера.

А как – это вы не хуже меня знаете. Одни – гордо неся свои носы, другие – смеясь смехом, который сквозь слезы, а третьим – и вообще на все это было начихать. Вот какая штука!

И лишь одна гордая студенточка юных лет, имея все свое с собой, смело подошла к бывшему Володе, тридцати двух лет, которого русая левая прядь кудрявого пробора вся свесилась на лицо, закрывая аж даже и подбородок выродка. Выпуклая грудь его была мощно обтянута ветхой рубахой, пиджак и брюки носили название «немыслимые», а на ботинки и это определение жалко становилось тратить.

Она гордо, как птица, подошла к такому чучелу и смело сказала приятным голоском, похожим по тембру на известного в прошлом мальчика Робертину Лоретти:

– Какой же вы мерзавец, маразматик и дрянной человечишка! Вокруг женщины и дети, а вы произносите страшные слова! Как вам не стыдно много раз подряд употреблять их, свинья вы эдакая!

И лицо ее к концу тирады стало искаженным, но почти прекрасным от гордости, серьезности и смелости. Хотя и поехало все пятнами – местами посинело, другими – покраснело, третьими – вызолотилось.

А была, простите, весна, дорогие вы мои читатели, жители нашей страны! Весна наступила, любимые мои и ненавидящие меня! Взрезался лед на реке Е., голубая глубынь прорвалась сквозь мелкую облачность, громко выпала ледяная затычка из водосточной трубы, кот осторожно шел, а кавказец уже кричал про мимозу.

Экс-шофор же сначала сильно обиделся. Он сначала замер, потом сплюнул окурком, потом размахнулся, но не стукнул студентку по голове, как это с грустью можно было ожидать, а лишь отвел мешавшую русую прядь короткой пятерней.

И лишь прядь-то отвел да на студентку-то красу-то глянул, то тут он ей сразу и говорит:

– Ё-мое! Доча! Пойдешь со мной в ЗАГС?

– Пойду, – смело сказала студентка из общежития пединститута. – Но, разумеется, не для ЭТОГО, а лишь для того, чтобы облагородить твою жизнь, милый.

– Натурально! Натурально, доча! – горячился жених. – А хата у меня есть, деревянная, правда, и сортир на дворе.

Но девушка не обращала на его слова особого внимания.

– И учти, что у нас в доме матерщине будет дан последний бой! Матерщине не свить гнезда в наших уютных стенах! Понял?

– Это… да… это… не… это – точно, – засмущался экс-шофер. – Однако ж я тоже ж вить правду говорил. Чё?! Работал, как Карла, а получил, как Буратина.

И на хрена мине работать, чтоб бесплатно? Вот я работать не хочу и водку жру, как конь, Что – очень неприятно, –

перешел он на стихи.

– И этот смешной пиджак мы с тобой тоже снимем, – распорядилась девушка. – Мы с тобой купим новый пиджак. И водку пить мы с тобой больше не станем. Мы с тобой будем пить коньяк с шампанским. 0,25 литра коньяка и бутылка шампанского каждую ночь с субботы на воскресенье каждую неделю.

– Может, все-таки лучше водку? – робко спросил шофер.

– Нет, – твердо отвечала девушка.

– Дешевле она, – тоскливо сказал шофер. – Да и это… знаешь, какая ласковая!

– Не бойся. Не обеднеем, – звонко расхохоталась девушка, – у меня повышенная стипендия, а ты электролизником поступишь на алюминиевый. Оклад – триста шестьдесят рублей. Я в газете читала.

– Электролизником – дело хорошее, – бормотал шофер. – Но, может, лучше все-таки водку? Коньяк, он мне и на дух не нужен.

Но девушка его уже окончательно не слушала. Она крепко взяла мужика под локоть и повела. А куда – я и не знаю.

«Кто мы, зачем мы, куда мы идем?» – спросил один полоумный художник. Вот видите – и он не знал. И я не знаю. А кто знает, тот пускай мне пришлет ответ доплатным письмом. Мне на такое чудное мероприятие шести копеек не жалко.

ХОККЕЙ

Румяная, высокая, красивая и стройная девушка набрала в гастрономе различных вкусных закусок. Она купила колбасы самой лучшей, сардинок масленых, сыру российского, торт с орехами. Бутылку шампанского взяла. После этого она села в такси, приехала на окраину города, десятый микрорайон, поднялась на пятый этаж и забила каблучком лакированного сапога в дверь.

На стук быстро вышел мужчина в голубой майке.

– Кирюша! А я смотри, что принесла! – широко развела руками девушка.

Кирюша смотрел туманно, потом взгляд его принял более осмысленное выражение, и он сказал: