Литературный театр - Л. Зиман

На теневом экране силуэт улыбающейся девушки.

Наденька. Тираны и деспоты вы, мужчины…

Варя. Но как вы хитры и прекрасны!

Передёркин (в зрительном зале.) Вы не знаете княжну Веру Запискину?

День пятый

Цирковая музыка. Циркачи после двух-трёх трюков выносят афишу:

Камический куплет ивансон Тероха исполнит малолетний

Наденька. 18 октября. Сегодня, после долгого отсутствия, приехал брат Серёжа.

Варя (вбегая, радостно). Приехал брат Серёжа!

Наденька и Варя (кричат в зрительный зал). Серёжа! Серёжа!

В другой части сцены Наташенька. Вбегает на сцену (чуть не падает, поскользнувшись) учитель Щупкин.

Щупкин. Оставьте ваш характер! Вовсе я не писал вам писем!

Фонограмма. Вы, конечно, давно уже догадались, зачем я каждый день сюда хожу и своим присутствием мозолю ваши глаза. Вы, наверное, давно уже, со свойственной вам проницательностью, угадали во мне то чувство, которое… то чувство, которое… то чувство, которое…

Наташенька. Ну да! Будто я не знаю вашего почерка (Взвизгивает). Я сразу узнала! Учитель чистописания, а почерк, как у курицы! Как же вы учите писать, если сами грязно пишете? (Хохочет.)

Щупкин. Это ничего не значит-с. В чистописании главное не почерк, главное, чтобы ученики не забывались. Кого линейкой по голове ударишь, кого на колени… Следует преимущественнейше наблюдать за тем, чтобы ученики непременно отдавали книги в переплёт, ибо корешком можно ударить по лбу в том случае, если книга переплетена.

Наташенька. Какой вы умный, Петя.

Щупкин. Да что почерк! Пустое дело. Некрасов…

Наташенька. Где? (Смотрит в зрительный зал.)

 Щупкин (смеётся). Писатель был, а совестно глядеть, как он писал. В собрании сочинений показан его почерк.

Наташенька. То Некрасов, а то вы (Вздох. Подходит к пианино.) Я за писателя с удовольствием бы пошла. Он постоянно бы мне стихи на память писал. (Поёт романс, аккомпанируя себе на пианино. Последние две строчки повторяет за ней Щупкин.)

Наденька. Не успел Серёжа лечь в постель, как его потребовали в квартал!

Варя. Серёжу потребовали в квартал!

Фонограмма. Погода была чудесная, но не до погоды мне было. Я не слушал даже певшего над нашими головами соловья, несмотря на то, что соловья обязательно слушать на всяком мало-мальски порядочном рандеву… рандеву… рандеву…

Щупкин. Стихи и я могу написать вам, ежели желаете.

Наташенька. О чём же вы писать можете?

Щупкин. О любви… о чувствах… о ваших глазах… Прочтёте – очумеете… Слеза прошибёт! А ежели я напишу вам поэтические стихи, то дадите тогда ручку поцеловать?

Наташенька. Великая важность!.. Да хоть сейчас целуйте!

Щупкин припадает к ручке Наташеньки, в это время звучит фонограмма.

Фонограмма. … соберите все на этом свете существующие романы, вычитайте все находящиеся там объяснения в любви, клятвы, жертвы и… вы получите то, что… теперь в моей груди того… в моей груди того… в моей груди того…

Входят отец и мать Наташеньки.

Отец. Дети… Господь вас благословит, дети мои… Живите… размножайтесь… (Крепко держит за руку Щупкина.)

Мать (с притворством). О, вы отнимаете у меня единственное сокровище! Любите же мою дочь, жалейте её…

Щупкин (про себя). Попался! Окрутили! Крышка тебе, брат! Не выскочишь! (Подставляет свою голову «на милость победителей».)

Отец (плача, с притворством). Бла… благословляю… Наташенька, дочь моя… становись рядом… Петровна, давай образ…

Мать что-то подаёт.

Отец поднимает этот «образ», затем смотрит на него и…

Отец (с ужасом). Тумба! Голова твоя глупая! Да нешто это образ?

Мать. Ах, батюшки-светы! (Пытается куда-нибудь спрятаться… от себя самой.) Да я впопыхах…

Отец. Впопыхах!.. Вместо образа (теперь его видят и зрители) портрет писателя Лажечникова схватила.

Отец, мать и дочь растерянно смотрят друг на друга, а Щупкин вырывает руку из руки отца и стремглав бежит в зрительный зал.

Наденька. Гадина!

Варя. Мерзость!

Наденька. Он все эти дни выслеживал брата Серёжу, который растратил чьи-то деньги и скрылся.

Варя. Гадина! Мерзость!

Наденька. Сегодня он написал на воротах: «Я свободен и могу».

Варя. Скотина!

Наденька. Показала ему язык.

Варя. Показала ему язык.

Наденька и Варя показывают язык зрителям и, кривляясь, кричат: «Э-э-э!» Этот звук повторяется, усиленный фонограммой.

Появляется гитарист в сопровождении тех же мужчин, которых мы видели в прологе, и звучит тот же романс, подхватываемый в разных концах зала. Все жители города NN прохаживаются через зрительный зал, как в прологе, и обращаются к зрителям с теми же репликами. В конечном итоге на сцене застывают несколько человек, не образуя никаких групп – каждый сам по себе. Мы их назовём фамилиями чеховских персонажей, хотя вряд ли зрители во всех узнют именно этого героя. Все реплики произносятся как бы про себя, общения между присутствующими на сцене нет.

Дама. На последнем танцевальном вечере в клубе было около двадцати дам и только два кавалера.

Девушка. А вчера у Туркиных…

Ионыч (на другом конце сцены.) Это вы про каких Туркиных? Это про тех, что дочка играет на фортепьянах?

Надя Шумина. Я не вынесу здесь и одного дня. Завтра же уеду отсюда. (Ни к кому не обращаясь.) Возьмите меня с собой, Бога ради!

Никитин. Где я? Боже мой! Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!

Рагин. Недалеко от больничного забора, в ста саженях, не больше, стоял высокий белый дом, обнесённый каменной стеной. Это была тюрьма. Вот она, действительность. (Громко). Вот она, действительность!

Все, кто на сцене, приближаются к Рагину, но тут в зрительном зале появляется унтер Пришибеев.

Пришибеев (проходя к сцене через весь зрительный зал.) Наррод, расходись! Не толпись! По домам!

И все на сцене робко, тихо расходятся. Сцена некоторое время пуста, перед сценой останавливается Пришибеев.

По какому полному праву тут народ собрался? Нешто в законе сказано, чтоб народ табуном ходил? Где это в законе написано, чтоб народу волю давать?

На теневом экране огромный кулак.

(Обращаясь к одному из зрителей). Ты знаешь, куда за такие политические слова тебя угнать может мировой судья?

Пришибеев как бы застыл на сцене, прикрыв лицо маской-портретом, популярной иллюстрацией к рассказу Чехова.

Фонограмма (с голосом Пришибеева). Их надо бить. Ежели глупого человека не побьёшь, то на твоей же душе грех. Особливо ежели за дело… ежели беспорядок…

На сцене доктор Рагин.

Рагин. Вот она, действительность!

Цирковая музыка. Вбегают циркачи. Один (одна) на плечах другого. Поворачиваются, на спине «верхнего циркача» («верхней циркачки») надпись:

КАНЕЦЬ

Вновь на сцене Пришибеев.

Пришибеев (обращаясь к зрителям). Народ, расходись!

Во время комплимента фотограф выносит портрет мужчины во фраке с отверстием для лица (который был в первом дне), и актёры под весёлую (цирковую) музыку просовывают в это отверстие свои физиономии, некоторые – сопровождая это различными ужимками. Последним свою физиономию просовывает Пришибеев – с криком: «Наррод, расходись!»  

Приложение

Романсы (на слова А. Н. Апухтина),

включённые в спектакль

Жестокий романс под гитару, который поют мужчины в прологе и эпилоге, а также выпускницы института благородных девиц (день первый):

Я её победил, роковую любовь,

Я убил её, злую змею,

Что без жалости жадно пила мою кровь,

Что измучила душу мою.

Дуэт Передёркина и княжны Веры Запискиной (день четвертый):