Всё пришедшее после - Всеволод Георгиев

Первое мая – день солидарности и общих демонстраций, который празднуется в день поминовения святой Вальпургии. Праздник этот начинается в сладострастную Вальпургиеву ночь – источник преданий и плод фантазии Гете – с шабаша ведьм в горах Гарца (с эротических причуд, как явствует из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», где стихийные духи встречаются на великой ассамблее).

В пятницу, перед праздником, Артур с Виталиком и Лией, а она уже считалась невестой Виталика, договорились ехать к Косте на дачу: обычно Артур помогал Косте вскопать участок. Они захватили болгарского вина, продукты и в половине пятого погрузились в электричку.

Костя, в шерстяном спортивном костюме с нашитыми буквами из тонкого белого фетра «СССР», вышел за калитку их встретить. Он издалека увидел, как молодые люди, одетые в зеленоватые куртки студенческих строительных отрядов, перепрыгивали лужи, направляясь к его даче. Костя помахал им рукой, ему ответили. Смеясь и галдя, они приближались, и Костя улыбался их беззаботному счастью.

Пока познакомились, выгрузили продукты, поделились новостями и осмотрели участок, стало смеркаться. Все собрались за столом под старым оранжевым абажуром.

После ужина Лия предложила сыграть в преферанс. Виталик в преферанс играть не умел, карты не любил, но с Лией был готов играть во что угодно. Костя едва помнил правила, а Артур играл весьма посредственно, поэтому сыграли несколько партий в девятку, и Лия, собрав карты, стала гадать. Тут Костя заметил, что гадать самое время: наступает Вальпургиева ночь.

– А также праздник майского дерева, – добавил он.

– Почему дерева?

– Поклонение деревьям в язычестве было распространено с незапамятных времен, – сказал Костя, как будто читал лекцию студентам, – майское дерево – пример культа фаллического символа.

Его поняла, как биолог, только Лия:

– Вы хотите сказать, что маевки, которые проводили революционные рабочие на природе, надо понимать как праздник этого самого символа?

Костя рассмеялся:

– Honi soit qui mal у pense – пусть никто не подумает об этом плохо, как сказал Эдуард III, учредивший орден Подвязки. В Библии, например, мы находим Древо Познания Добра и Зла. Кстати, – Костя взглянул на Артура, – в одной книге мне встретился рисунок витража одной церкви, он изображает дерево рыцарей Круглого стола. Артур, знаешь, где эта церковь? Во Франции, в Пьерфоне.

– В Пьерфоне? Где жил Портос?

– Вот именно. Ну, так вот, – продолжал Костя свою лекцию, – дерево это одновременно и символ философского роста, и объект тайного знания, секретной философии древних. В каббале, например, есть дерево Сефирот.

– В каббале? Это – что-то запутанное, связанное с цифрами и буквами.

– Каббала, друзья мои, это тайная доктрина древнего Израиля. Душа хасидизма, – ответил Костя. – Она изложена в трех книгах: Творения, Величия и Откровения. А Сефирот можно перевести как свойство Невыразимого Единого.

– Чем дальше в лес, тем булочки дороже!

– Подожди, Виталик, – сказала Лия, кладя ладошку ему на руку.

– В каббале, – неторопливо говорил Костя, – буквы и цифры являются Путями Мудрости. Тайна творения открывается через секретную систему их построения.

– Например.

– Скажем, первые три буквы имеют в своем основании равновесие: на одной чаше весов добродетели, на другой – пороки, и они уравновешены, кто скажет, чем?

– Мудростью!

– Силой!

– Красотой!

– Нет, друзья мои. Добродетели и пороки уравновешены языком!

– Значит, тот, кто хорошо владеет языком…

– Хорошо наклеивает марки!

Отсмеявшись, Костя спросил:

– А теперь скажите, что прочнее, порок или добродетель?

– Одинаково!

– Добродетель!

– Порок!

– Древние считали, что нет ничего более хрупкого, чем добродетель. Вот взгляните на эти карты: они стали инструментом порока и донесли до наших семидесятых годов наставление Посвященных. Карты даже называют королевской дорогой к мудрости.

– Вот эти карты?

– Нет, не совсем эти.

– Я видела настоящие карты. Их всего семьдесят восемь, из них двадцать две считаются главными, а пятьдесят шесть – малыми. Колода малых карт очень похожа на нашу. А на главных изображены целые картины.

Костя кивнул:

– Например, нулевая – Шут, последняя, двадцать первая, носит название Мир, а малые карты, как и наши, разделены на четыре масти по сторонам света. Масти такие: Кубки отданы Северу, Палки – Югу, Мечи – Востоку и Монеты – Западу.

– Константин Георгиевич, вы так много знаете!

– Ну, что вы, Лия. Я только и знаю, что ничего не знаю. До Роберта Фладда мне далеко. Эзотерическое знание, дорогие мои, можно разделить на три этапа. Сначала достигается первая вершина, она называется Софией. Затем достигается вторая вершина, она называется Каббала. – Костя остановился.

– А третья?

– Третья? – Костя кашлянул. – Третья – Магия.

Артур поднял брови. Взгляд Виталика затуманился. Большие глаза Лии заблестели.

Артур спросил:

– Кто такой Роберт Фладд?

– Английский ученый. Между прочим, из твоего семнадцатого века, но с потрясающей эрудицией.

– А с Францией он был как-то связан?

– Он жил некоторое время на юге Франции и был воспитателем Шарля де Гиза Лотарингского, того самого, на сестре которого женился Гастон Орлеанский.

– О, эти фамилии мне ничего не говорят, – сказала Лия.

– Потому что ты невнимательно читала «Трех мушкетеров».

– Я кино смотрела шесть раз.

– В кино запоминаешь только фамилии артистов!

– А как поживает Марк Аронович? – вдруг вспомнил Виталик.

– Кто это? – поинтересовалась Лия.

– Костин сосед, большой специалист по фамилиям. Костя, может, пригласим его? – предложил Артур.

– Давайте, мальчики, я люблю новых людей!

Костя отправился к Марку Ароновичу, велев Артуру заварить чай.

– Не волнуйтесь, Константин Георгиевич, я все сделаю не хуже Артура, – взялась за дело Лия.

Марк Аронович выглядел как человек, проводящий большую часть времени на свежем воздухе. Его лоб и макушка за отсутствием волос покрылись ровным светло-коричневым загаром. В речи Лии он уловил легкое придыхание на согласных, характерное для отдаленных от столицы областей. Спросив разрешения у Виталика, он, знакомясь, поднес руку Лии к своим губам. Марк Аронович обладал огромной интуицией.

– Что вы скажете о фамилии Лии, Марк Аронович?

– Я – весь внимание, мои юные друзья. Итак, Лиечка, ваша фамилия…

– Эттингер.

Марк Аронович заулыбался:

– Звучит, как гром.

Костя, прищурившись, смотрел в потолок. Артур с восхищением взглянул на Лию:

– Похоже на Шредингер.

– Это кто?

– Как кто? Основное уравнение в квантовой механике – уравнение Шредингера!

– Физик? Я знаю только Эйнштейна, – сказала Лия.

– А о Ландау кто-нибудь слышал?

– Да.

– И все же Эйнштейн – самый великий физик, – поддержал Лию Марк Аронович.

– Самый известный, – поправил его Артур.

– Что вы хотите этим сказать, юноша?

– Хочу сказать, что важным оказывается не то, что есть на самом деле, а что об этом говорят.

– В этом, юноша, вы абсолютно правы. А кто, по-вашему, самый лучший?

– Энрико Ферми.

– А как же теория относительности?

– А что теория относительности? Ни мне, ни вам, никому из присутствующих от нее ни жарко ни холодно. Но дело не в этом.

– А в чем?

– Сказать? – Артур обвел всех глазами.

– Конечно!

– Понимаете, теория относительности бывает специальной и общей. Что касается специальной, то по существу в ее основе лежат преобразования Лоренца. Они были известны задолго до Эйнштейна. В плане общей теории были использованы работы Пуанкаре. Эйнштейн приспособил их к новым представлениям о пространстве и времени и сделал, так сказать, популярными. Узкий круг ограниченных людей, кое-что понимая в этом деле, ухватился за эту теорию, вернее, теории. Публика, ровным счетом ничего не понимая, ухватилась за Эйнштейна. Так что популярным стал он сам, а не теория относительности.

– Он же нобелевский лауреат!

– Да. Однако Нобелевскую премию он получил не за теорию относительности.

– А за что?

– За объяснение фотоэффекта, который открыл Столетов. Кому это известно? Еще Эйнштейн занимался спонтанным и вынужденным излучением, а также броуновским движением? Да мало ли нобелевских лауреатов? Я вам назвал двоих из самых крупных, но их почти никто не знает. А покажи фотографию Эйнштейна любому школьнику, результат известен! Кто на свете всех умнее? Эйнштейн.

– Не могу с вами не согласиться, юноша. Если Маркса или, скажем, Фрейда почитает часть человечества, то имя Эйнштейна – это проповедуемая истина для всех без исключения.

– Кроме редких специалистов, – кивнул Артур.

– Совершенно с вами согласен. Кроме исчезающе малой доли специалистов, доброй половине которых полезно поддерживать это мнение. Позвольте пожать вашу руку, Артур.