На фронте затишье - Геннадий Григорьевич Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это летчики, да? — спрашивает майор.
— Так точно. Из «юнкерса» выпали.
— А ну, покажите, что за птички над нами летают…
Кохов подходит к пленным вплотную и разглядывает их в упор, как музейные экспонаты. Особенно долго смотрит на рыжего. Капитан явно наслаждается его растерянностью.
— Очень кстати попались, голубчики. Как раз ко времени. — цедит он сквозь зубы. — Нам как раз «языки» нужны…
Кохов поворачивается к майору:
— У вас есть переводчик?
— Даже два.
— Давайте одного сюда.
Командир батальона приказывает саперам, разглядывающим пленных, позвать лейтенанта Гильмана и указывает нам на дверь блиндажа:
— Введите их!
В «подземном дворце» все так же светло и тепло. Бубнов с удивлением осматривает капитальные стены из гладко выструганных и тщательно подогнанных досок, аккуратно задрапированные простынями углы, удобные самодельные кровати, пышущую жаром печку-буржуйку.
— А у вас недурно, — говорит он Кохову. — Курорт!
Капитан пропускает его похвалу мимо ушей. Он по сводит глаз с пленных.
— Ты, Смыслов, встань в тот угол, — приказывает он. — А ты, Дорохов, вот сюда. Смотрите в оба. Неизвестно еще, что за птицы и как они себя поведут. А их посадить на эту скамью подсудимых. Хотя нет, пусть лучше стоят у стенки.
Бубнов бросает на стол планшет, изъятый у летчиков.
— Тут все, что мы у них отобрали, — говорит он. — К сожалению, карты не оказалось. Наверное, сгорела с самолетом вместе.
Кохов вытаскивает из планшетки фотокарточки, сразу впивается взглядом в первую, темнеет лицом. Заглядываю через плечо. На меня смотрят со снимка знакомые, полные страха глаза несчастной девчонки.
— Товарищ майор, лейтенант Гильман по вашему приказанию явился!
В дверях вытягивается по стойке «смирно» черноволосый худой офицер. У него нескладная длинная фигура и бледное лицо, на котором резко выделяются смоляные брови. Из-под них пристально и изучающе смотрят большие темные глаза.
— Надо допросить пленных, — небрежно кивает ему командир батальона. — Приступай. Только сразу и вопросы и ответы переводи, чтобы нам все было ясно. Понял?
— Так точно, понял, товарищ майор! — Вытянувшись перед начальством, лейтенант звонко прищелкивает каблуками.
Кохов протягивает майору снимок, быстро просматривает остальные карточки и развязывает узелки носового платка. На стол сыплются пуговицы. Круглые, квадратные, треугольные — большие и крохотные, они переливаются под светом электрической лампочки всеми цветами радуги. Майор и Кохов берут их в руки, подносят к глазам, разглядывают.
— Женские пуговицы! — удивляется командир батальона и поворачивается к переводчику: — Спроси их, что это значит?
— Это у рыжего отобрали. У него спрашивай, — предупреждает Бубнов.
Рыжий заискивающе смотрит в глаза Гильману, внимательно выслушивает его вопрос и отвечает спокойным тоном.
— Он говорит, что это сувениры от женщин, — переводит лейтенант.
— От тех, которых он, — майор запинается, подыскивая нужное слово, — которых принуждал?
Переводчик повторяет вопрос по-немецки. Глаза рыжего удивленно расширяются. Он косится на стоящего рядом летчика, затем, словно опомнившись, вскидывает голову и начинает отрицательно кивать:
— Найн, найн…
— Он говорит, что это подруги дарили. На память..
— А вот эти, которые вырваны с мясом, тоже ему подарили? — Майор рывком сует в лицо рыжему полную горсть пуговиц.
Пленный испуганно смотрит на огромную раскрытую ладонь майора.
— Молчишь? — майор сверлит глазами рыжего. — Всю Европу распяли такие вот! Расстреливать надо их без суда и следствия!
Кохов протягивает Гильману фотокарточки:
— Допроси, что это за женщины, откуда они, кто фотографировал, какое отношение имеет к ним этот хлюст.
Рыжему некуда деть свои узловатые руки. То он переплетает пальцы на животе, то теребит ими серебристые зубчики расстегнутой молнии, то послушно, подчеркивая свою покорность, вытягивает руки по швам. Он всеми силами старается показаться искренним, но ему явно не хватает актерских способностей, с его лица не сходит выражение растерянности.
— Он утверждает, что это его приятельницы, любовницы, — переводит лейтенант очередной ответ.
Это, конечно же, наглая ложь! Я видел карточки. Из всех женщин улыбается только одна. У остальных на лицах испуг или страх. Все они сфотографированы принудительно или врасплох — не позирующими, а стыдящимися своей наготы. Одни пытаются закрыться от объектива руками. Другие глядят в него безучастно и отрешенно. Почти, у всех какой-то затравленный вид.
Гильман показывает рыжему фотокарточки по порядку, как они сложены, и переводит ответы.
— Полька. Из Варшавы…
— Львов. Украина.
— Краков. Польша.
Рыжий умолкает, не может вспомнить одну из женщин. Он смущенно пожимает плечами. Глаза его бегают блудливо, как у пойманного на месте вора.
Лейтенант переворачивает карточку, читает:
— «Харьков, Украина…» Здесь, оказывается, написано, товарищ майор.
Он переворачивает фотографии одну за другой:
— «Прага. Чехословакия».
— Опять Краков.
— Киев.
— Еще Краков.
— «Вена. Австрия…»
— Вот сволочь, — не выдерживает Бубнов.
Рыжий пространно рассказывает, что стрелком-радистом он стал недавно, потому что у Германии не хватает летчиков. А всю войну служил в роте охраны в трудовых лагерях и никогда не был на передовой, не стрелял в русских. И эти снимки сделаны в трудовых лагерях…
— Это по его мнению в «трудовых», а по нашему — в лагерях смерти, — глухо произносит майор.
Все смотрят на рыжего. Его крупная челюсть приходит в движение, начинает мелко-мелко дрожать. Летчик переводит глаза то на майора, то на переводчика, то на Кохова. И бледнеет от их молчаливых взглядов, не сулящих ничего доброго. Наконец он словно спохватывается и начинает говорить быстро, сбивчиво, проглатывая слова.
— Он говорит, что никогда никого не убивал, — в такт ого словам переводит Гильман. — Говорит, что они были его любовницами.
Кохов подает переводчику фотокарточку:
— Спроси, она исполосована тоже добровольно? Кто ее разукрасил?
Глаза пленного надолго останавливаются на фотографии. К моему удивлению, он понемногу успокаивается и отвечает, отвернувшись от переводчика к майору:
— Юде… Юде…
— Это еврейка, — говорит лейтенант дрогнувшим голосом. — Евреи подлежат уничтожению по приказу фюрера. Солдаты обязаны выполнять приказ, потому что они солдаты…
Гильман переводит ответ, глядя на фотографию.
Голос его срывается, он умолкает. Пленный продолжает говорить, что-то объясняет, а лейтенант смотрит на карточку и словно не слышит. Он совсем забывает о переводе.
Мне становится жарко и душно. Чувствую, как напрягается мой палец на спусковом крючке автомата. Всеми моими клеточками и нервами овладевает желание всадить длинную-длинную очередь, весь магазин, в отвислое брюхо или прямо в морду этого насильника, изображающего из себя невинного солдата-исполнителя.
— Хватит! — Кохов рубит ладонью воздух. — Довольно!
— Нет, не хватит! — в тон Кохову бросает майор. Не поворачиваясь к переводчику, он просит Гильмана:
— Спросите, есть у него семья?
Пленный смотрит на лейтенанта, не понимая, чего от него хотят, переводит взгляд на комбата и, побледнев от ого встречного взгляда, закусывает толстую верхнюю губу.
Да, он «Vater Familie», наконец отвечает
