На фронте затишье - Геннадий Григорьевич Воронин

помирай. Вы нам приготовьте на всякий случай местечко, товарищ лейтенант. Ладно?

— Это можно. Потеснимся, — отвечает Редин, не улыбнувшись, делая вид, что не понимает Юркиных шуток.

— Товарищ лейтенант, а почему вас, саперов, в оборону поставили, а не пехоту, царицу полей? — спрашивает Юрка.

— Не умеет царица мины ставить. Особенно противотанковые. — Лейтенант запахивает шинель, застегивается на все пуговицы. — А здесь, как вы сами убедились, танкоопасное направление.

Он уходит так же стремительно, как и пришел, резко хлопнув тяжелой скрипучей дверью. Юрка отправляется на НП его черед наблюдать за дорогой. Зуйков снова залезает на нары, вытягивается, переворачивается с боку на бок, накрывается с головой шинелью, кряхтит, устраиваясь поудобнее. Его хлебом не корми, только дай поспать. Если его не будить, он может проваляться без еды и воды двое суток подряд.

А мне страшно не хочется идти к Кохову. Лучше бы я ушел вместе с Рединым… К Лине.

Нелегко ей там. Ротный, крепкий парень, и тот доходит. Не выдержал холода и бессонных ночей. А она слабая девушка. Против нее не только мороз и опасность. Каково ей одной среди солдат, мужчин? Неужели Редин этого не понимает? Ведь совсем не обязательно санинструктору все время быть в траншее, под пулями. Лина могла находиться в ротной землянке, а когда надо, являлась бы на передовую… А я не имею прав, бессилен защитить, уберечь ее…

В ЛЕСУ

Нашему лесу тесно в узенькой балке. Зажатый ее склонами, он стоит в тихой задумчивости и, кажется, напряженно думает, думает об одном — как ему вырваться из неуютной сырой низины на просторы полей.

Деревья, словно солдаты, уже давно ведут наступление на высотку. Некоторые из них, выбравшись из гущи собратьев, стоят на пашне, намертво вцепившись корнями в отвоеванные кусочки плацдарма. Захватив «место под солнцем», они жадно наслаждаются обретенной свободой. А рядом с ними тянутся из-под земли молодые побеги. Они взбираются все дальше, еще выше по склону, продолжая наступление, начатое деревьями-ветеранами.

Осень прошла по лесу, оставив за собой поседевшие плети кустов. Она добела вымыла холодными дождями стволы березок, у подножия которых тут и там чернеет развороченная снарядами земля. В вырванных с мясом и вывороченных наизнанку пластах чернозема теплится жизнь. Днем, когда появляется солнце, от этих свежих клочков взрыхленной земли медленно поднимаются едва заметные, дрожащие потоки теплого воздуха.

Осень давно отступила на юг. А зима все еще опасается войти в лес полновластной хозяйкой. Как будто боится огненных шквалов, которые то и дело врываются в гущу деревьев. Пугливая и робкая нынче зима. Всего несколько ночей побывал в лесу ее разведчик — мороз. И вновь отступил. Только однажды пахнула она снегом и сразу сникла, затаившись где-то далеко за высоткой. Наверное, ей уютнее в той дальней дымчато-синей роще, что раскинулась слева от нас у самого горизонта: там тихо, там нет стрельбы, канонады, смерти.

Сейчас тучи снова обложили все небо. Они закрыла луну и звезды. Деревья сразу сомкнули ветки, переплелись, прижались ближе друг к другу. Но теперь я могу пройти на высотку почти вслепую.

Осторожно нащупываю тропинку. Откуда-то слева доносятся пулеметные очереди. Багровые нити трассирующих игл то и дело вспыхивают в неподвижном воздухе. Стрельба длится одну-две минуты. И опять щемящая тишина накрывает и высотку, и балку, и это бесконечное поле, которое я только что пересек в какой уже раз.

Через сотню метров будут кусты орешника. И все-таки они вырастают на пути неожиданно — высокой, темной стеной. Взвожу автомат. Тут опасно: балка огибает высотку дугой, и правый конец ее с густо заросшими склонами уходит за передовую, к врагу.

В кустах останавливаюсь. Долго прислушиваюсь к шепоту леса. Сухой однотонный шорох голых ветвей не нарушается никакими посторонними звуками. Надо бы идти дальше. Но ноги перестают слушаться. Подминаю под себя первый попавшийся куст и сажусь.

Вчера вечером мы сидели на этом месте с Линой. Здесь рядом три раздробленных снарядами дерева — два дубка и березка. У березки взрывом срезало нижние ветви, а оставшиеся переломало, выкрутило, завернуло на одну сторону.

Липа заметила раненые деревца, и настроение у нее испортилось.

— У нас дома в палисаднике такая же березка растет, — сказала она невесело. И мы начали вспоминать дом и родных. Оказывается, у Лины давно нет отца. Он умер, когда ей было пять лет. А мать у нее тоже учительница, как у меня, только преподает не в начальных, а в старших классах. Матери она доверяет все тайны. Только один раз обманула — когда украдкой подала заявление с просьбой отправить на фронт.

— Стой, кто идет?! — Окрик, ножом полоснувший воздух, раздается справа внизу, за кустами.

— Свои, — отвечает глухой простуженный бас.

— Кто свои?

— А вы кто?

— Стрелять буду! Ни с места!

— Не дури. К саперам идем. А вы кто такие, чтоб перед вами ответ держать?

Молчание. Щелчок затвора. И тут же решительное и угрожающее:

— Говорите, куда идете!

— К своим, тебе говорят! К саперам! Они тут рядом где-то.

Слышно, как взводят автоматы сразу несколько человек.

— А сам кто такой? А ну отвечай!

Длинная пауза. И опять голос справа:

— Вы не от Вершинина?

Из-за кустов доносятся приглушенные голоса:

— А вроде это Маматов…

И громче:

— Это не ты, Маматов?

— Вот идиоты, — слышится в ответ. И уже нотки радости звучат в суровом голосе постового. — Так бы сразу и говорили!

Слышу сдержанный смех:

— Здорово, Мама! Ты чего тут в овраге делаешь?

— В охранение поставили. Вчера фрица пристрелили.

К нам подбирался. А вы чего несете?

— Харчи вам тащим. Да мины в придачу. Что на высотке слышно? Не лезут больше?

— Потише стало.

— Давай показывай, куда топать…

Голоса удаляются. Затихает шорох и треск кустов. Снова становится тихо.

А мне топать еще около километра. По скользкому склону, мимо фальшивых деревянных пушек — бутафории, предназначенной для самолета-рамы, чтобы ввести его в заблуждение.

Снова хрустят под ногами сухие кусты. Ветки цепляются на шинель, царапают руки… Перехожу на медленный шаг: чем тише идешь, тем охотнее уступают дорогу кусты и деревья.

Кажется, я окончательно раскис от усталости. Ноги гудят, перестают слушаться. Кружится голова… Побыть бы в этом лесу весной или летом. Когда не будет вокруг ни взрывов, ни выстрелов, ни окриков постового. Побродить бы здесь просто так, от нечего делать. После грозового дождя… И чтоб пахло вокруг не вонючей тротиловой гарью, а свежим бодрящим озоном.

До блиндажа добираюсь разбитым и обессилевшим. Часовой не окликает. Ждет, когда подойду вплотную. Значит, узнал издали. Кто