Твое сердце принадлежит мне - Дин Кунц

Когда же Райан сел, отчаянно закружилась голова, будто кровать превратилась в карусель, и он тут же упал на подушки, покрывшись горячим потом.

В этот момент расстояние между ним и прикроватной тумбочкой, на которой стоял телефон, увеличилось до светового года. Он видел и тумбочку, и телефонный аппарат, но знаний физики Эйнштейна не хватало для того, чтобы совершить такой вояж.

Приступ удушья продлился лишь минуту-другую. Когда же он вновь обрел возможность нормально дышать, воздух показался ему удивительно сладким. Райан наконец-то сел, перекинул ноги на пол, встал и увидел, что ноги в лодыжках сильно распухли.

Хотя он принимал лекарства в срок и в прописанной дозе, вода задерживалась в организме.

Стоя у кровати, впервые за несколько месяцев он услышал постукивание, мерное постукивание, то ли в окно, то ли в дверь.

Паника ушла, но страх остался. Покрывавший его пот застыл ледяной коркой.

Поворачиваясь вокруг своей оси, он искал источник звука, склоняя голову в ту сторону, откуда доносилось это мерное постукивание. Сделал несколько шагов к двери, прислушался, потом приблизился к окну.

Вышел из спальни в примыкающую к ней гостиную, вернулся в спальню, прошел к черному граниту, золотистому ониксу, нержавеющей стали и зеркальным стенам ванной. Среди лабиринта отражений постукивание продолжалось, такое же громкое, как в других комнатах.

На мгновение Райан решил, что звуки доносятся из-под ног и их характер (одинаковая громкость и одинаковые промежутки между ударами) указывает на то, что их источник – под половицами и, это ж надо, движется, следуя за ним.

Но потом Райан вспомнил, что под полом – вспененный бетон, помимо прочего обеспечивающий звукоизоляцию. Так что полости, по которым мог бы передвигаться источник звука, у него под ногами отсутствовали.

Райан посмотрел на потолок, еще одну поверхность, объединявшую эти комнаты третьего этажа. Подумал о чердаке. Представил себе, как незваный гость, фантом, покинувший подвалы оперного театра, определяет позицию Райана в режиме реального времени, используя показания датчиков движения, чтобы мучить его этим постукиванием, мягким постукиванием, только им и ничем больше.

Эта абсурдная мысль в голове задержалась ненадолго, потому что внезапно Райан осознал, что звук этот идет изнутри. И хотя он не в полной мере ассоциировался с работой кровяного насоса, стало понятно, что ритм тот же. Постукивало сердце, все хуже справляющееся со своими обязанностями, а не чья-то рука в перчатке, не толстый мотылек, бьющийся о стекло. То был звук, рожденный кровью и сердечной мышцей, и если бы это постукивание не прекратилось, как раньше, а продолжалось бы достаточно долго, то не осталось бы без ответа. Только отозвался бы на него не Райан, а Смерть.

Он принял душ, пустил очень горячую воду, какую только мог выдержать, чтобы изгнать холод из костей. Постукивание уходило и возвращалось, уходило и возвращалось вновь, но Райан не стирал конденсат со стеклянной двери душевой кабинки, более не опасался увидеть усмехающееся лицо незваной гостьи.

В гардеробной, большой, как комната, когда он одевался, постукивание могло раздаться из-за любой двери, из любого ящика, но необходимость искать источник у Райана отпала.

Длиннющий лимузин прибыл в восемь утра. Водитель представился как Нарака, но Райан не понял, имя это или фамилия.

После того как машина отъехала от дома, постукивание прекратилось и не давало о себе знать всю дорогу от Ньюпорт-Коуст до Беверли-Хиллс.

Двумя днями раньше, еще до обеда с Самантой, Райан записался на прием к доктору Дугалу Хоббу. Поскольку Саманта отнеслась к смене кардиолога крайне отрицательно, думал о том, чтобы позвонить и предупредить, что он не приедет, но отложил окончательное решение на это утро.

Теперь же, учитывая приступ удушья, случившийся с ним этой ночью, и осознав, что источник постукивания находится в его груди, он пришел к выводу, что встреча с Хоббом очень даже желательна.

Райан не сообщил о своем решении ни доктору Гапте, ни Форри Стаффорду. Не поставил в известность и Саманту.

Посоветовался только со своим инстинктом самосохранения, который заявил, что встреча с Хоббом не просто желательна, а крайне необходима для выживания, точно так же, как человеку, отрезанному от земли пожаром в высотном здании, необходима лестница, свободная от огня.

Кабинет доктора Дугала Хобба находился не в одном из сверкающих небоскребов, которые выстроились вдоль Уилширского бульвара, где практиковали многие из его коллег. Для своей клиники он приспособил трехэтажный дом на тихой улице у самой границы делового района Беверли-Хиллс.

Элегантное здание, построенное в неоклассическом стиле, с белыми стенами и черной крышей, окруженное величественными магнолиями, более походило на частный жилой дом, чем на лечебное заведение. У двери к стене крепилась бронзовая табличка с надписью «ДОКТОР Д. ХОББ».

В прихожей Райана встретили три двери, на правой он прочитал: «ПРИЕМНЫЙ ПОКОЙ».

За дверью его ждала уютная комната с паркетным полом, на котором лежал старинный персидский ковер, светящийся изнутри, словно сотканный из золота. Удобные кресла, красивые журнальные столики подсказывали, что в пациентах здесь прежде всего видят гостей.

Райан не мог определить, какое именно классическое произведение звучало из динамиков, но музыка успокаивала.

Регистратор, красивая женщина лет за сорок, сидела за столом не в белом халате или деловом костюме, какие нынче в моде в лечебных заведениях, но в вязаном бежевом платье, определенно от известного дизайнера.

И регистратора, и медсестру Лауру, которая записала все данные Райана в историю болезни в примыкающей к приемной комнате для совещаний, отличали профессионализм, учтивость, обходительность.

Райан чувствовал, что вырвался из шторма и попал в залитую солнцем бухту.

У Лауры, молодой женщины лет двадцати с небольшим, на шее висел кулон, на золотой цепочке с хитрым плетением. На покрытой эмалью лицевой поверхности кулона красно-золотая птица поднималась в небо, расправив крылья.

Когда Райан отметил красоту кулона, Лаура ответила:

– Это птица феникс. Начало девятнадцатого столетия. Доктор Хобб подарил мне кулон на нашу третью годовщину. – Заметив удивление в глазах Райана, она чуть покраснела и поспешила все разъяснить: – Доктор – мой свекор. Андреа… миссис Барнетт, регистратор… его сестра.

– Впервые слышу, чтобы врач строил медицинскую практику как семейный бизнес, – пожал плечами Райан.

– У них замечательная семья, и такая дружная! Блейк, мой муж, закончил Гарвардскую медицинскую школу.

– Кардиолог?

– Хирург-кардиолог. Когда закончит резидентуру[29], присоединится к Дугалу… мистеру Хоббу… в его, как вы говорите, семейном бизнесе.

Учитывая полнейшее безразличие обоих родителей Райана к институту семьи и ее традициям, ему оставалось только позавидовать клану Хобба.

Вместо того чтобы отвести Райана в лабораторию, Лаура поначалу пригласила его в личный кабинет Дугала Хобба.

– Он подойдет буквально через минуту, мистер Перри.

Вновь он почувствовал, что попал в частный дом, а не в медицинское учреждение, пусть даже одну стену занимали дипломы и различные почетные грамоты.

Поскольку Уилсон Мотт представил Райану подробное досье, на дипломы он даже не взглянул.

И когда вошел доктор Хобб, разглядывал антикварный письменный стол в стиле «биденмейер» со вставками из черного дерева.

Ростом чуть ниже шести футов, плотный, но не толстый, в черных туфлях из мягкой кожи, серых брюках, красном кардигане и белой рубашке без галстука, Хобб не старался демонстрировать свою харизму, но у Райана сложилось впечатление, что в кабинет ворвалась природная сила.

И говорил Хобб мягко, с чуть заметным, необычным выговором, возможно каролинским. Его густые волосы только тронула седина, карие глаза смотрели прямо, но взгляд не пронзал насквозь, лицо было скорее располагающим, но не красивым. И при этом он словно заполнял собой все помещение.

Они сели в кресла друг напротив друга, перед «биденмейером», чтобы, как заявил доктор Хобб, «получше узнать друг друга».

Уже через несколько минут Райан понял, почему доктор Хобб производит столь сильное впечатление. Держался он сдержанно, даже скромно, хотя блестящее мастерство и достигнутые успехи позволяли ему раздуваться от гордости, с пренебрежением смотреть на тех, кто нуждался в его помощи. Но он, похоже, относился к пациентам с искренним сочувствием, действительно хотел сделать для них все, что только мог.

– Эти последние месяцы стали самыми пугающими и обескураживающими в моей жизни, – рассказывал Райан, – но дело не только в страхе и депрессии, выходить из которой мне все труднее. В эти месяцы меня не покидало ощущение, что с моей жизнью творится что-то странное, и я говорю не о болезни. Я думал о том, что мною кто-то манипулирует, что я больше не контролирую свою жизнь, не получаю того лечения, на которое могу рассчитывать. Я понимаю, человеку моего возраста легко впасть в паранойю, когда тебе ставят такой диагноз, потому что все это очень уж неожиданно. Я хочу сказать, мне лишь тридцать четыре года и у меня не выходит из головы мысль, что я могу умереть.