Холодный Яр - Юрий Юрьевич Городянин-Лисовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Палазя сильно взволнована. Жму её руку.
– Хорошо. Только никому не слова.
– Не скажу.
Поворачиваю обратно и замечаю за хатой Ганну Эрестовну, которая ютится на завалинке, уронив голову на колени. Рядом стоит маленькая Лида, прижавшись личиком к плечу матери. На улице холодно, но одеты они легко. Отзываю в сторону Степана[177] и поясняю, что делать дальше. Потом иду на задний двор. Обманывать себя нечего: Петра уже нет среди нас, хотя формально он пока что жив – но я пытаюсь успокоить вдову, как будто еще не всё потеряно. Она сидит, не шелохнувшись, затем встает и молча, обхватив голову руками и раскачиваясь, уходит на леваду.
Лида, недоуменно глядя ей вслед, обнимает меня за колени.
– Папу большевики забрали… Они его расстреляют.
С горечью прижимаю её к себе.
– Ну что ты, Лидуся! Не расстреляют. Мы сегодня же отобьем.
Встрепенувшись, впивается мне в глаза пронзительным взглядом.
– Я тоже с вами пойду.
От Чигирина доносится гул сражения. К вечеру всё стихает. Головковцы докладывают, что Коцура вытеснили из города в Суботовский лес.
Уже затемно собираемся на хуторе. Приходят Ханенко, Гриб, Семен и Олекса Чучупаки, два конника из тех, что были на Кресельцах. Устанавливаем, как всё произошло. Вражеская кавалерия внезапно выехала из чащи перед самым лесничеством. Заметив оседланных лошадей и часового, принялась брать здание в кольцо. Часовой выстрелил, все выскочили наружу и запрыгнули в седла.
Василь, усевшись на Зирку, проредил огнем из льюиса красную лаву с одной стороны и помчался наверх в заросли, приказав остальным, чтобы спасались поодиночке. Тем временем Петро, Гриб и Солонько выводили своих лошадей из конюшни. Высоченная кобыла боровицкого атамана зацепилась в дверях конюшни, прижав к ним хозяина. Петро остался внутри, а Гриб пролез между ногами кобылы на двор, куда уже ворвались большевики, и вскочил на моего Абрека. Тот вынес Гриба из-под носа замешкавшихся красных, прямо сквозь их строй, и обогнал через минуту, под свист пуль, Пономаренко, Ханенко и братьев Чучупаков с казаками, которые успели уйти чуть раньше.
Враги бросились вдогонку. Василь поливал их на скаку очередями, кое-кто поддерживал его выстрелами из карабинов. Уже одолев подъем, Зирка, услышав ржание жеребцов внизу, заартачилась и понесла хозяина назад. Атаман боролся с ней, пока его не окружили. Затвор льюиса, очевидно, к тому времени заклинило. На помощь прийти было некому – казаки рассыпались по лесу и за каждым гналось самое меньшее по десятку большевиков.
Осознав, что спастись уже нельзя, атаман крикнул изо всех сил: «Готовь новых бойцов, Холодный Яр!», достал револьвер и пустил себе пулю в висок. Петра и Солонько взяли в конюшне, остальные все ушли. Гриб оставил Абрека у одного крестьянина в Замятнице и вернулся в Мельники пешком.
На военном совете тягостное молчание. Запахло порохом… Неуклюжая контратака позволила нападавшим уйти и теперь командиры стянутых к Чигирину войск осведомлены о холодноярских повстанцах. Покончив с Коцуром, примутся за нас.
На следующий день приводят кавалериста, заблудившегося в лесу и пойманного жителями Лубенец. От него мы узнаем, что вчерашний бой завязался случайно. Их часть должна была выступить из Жаботина через Замятницу и Медведовку на Чигирин и спокойно прошла бы вдоль Тясмина, если бы в Жаботине не отыскался охотник провести её напрямик, через пущу. Потому-то из Лубенец красных и не заметили.
В тот же день в Мельниках распространился слух, что захватчиков предостерег и вывел на потайную тропку Сидор Гунявый, который к тому времени уже удрал из села. Суток не прошло, как труп предателя присыпали землей и камнями на левом склоне Холодного Яра. Еще несколько дней и на верхушке горы Веселой болтался в петле труп Федьки Пескова[178].
Холодноярский штаб задумал даже освободить пленных, увезенных большевиками в Черкассы. У нас там были надежные люди, и с ними мы разработали такой план: собрать из добровольцев небольшой отряд, ночью, по-тихому, войти в город, забросать чрезвычайку гранатами и вызволить своих.
Атамана похоронили на кладбище, на холме. Произошло это вечером, без речей, выстрелов и песен, в угрюмой тишине. Но суровое молчание вооруженной до зубов толпы выражало лишь одно – твердое намерение отомстить.
Несколько дней прошло в беспокойном ожидании. Изгнав из Чигирина прежних хозяев[179], «товарищи» принялись наводить в коцуровских селах свои порядки, показывая истинное лицо российского большевизма. Верно предсказывал покойный атаман – от Свирида, их бывшего прислужника, народ стал отворачиваться. Недавний поворот к анархизму оказался ему чужд и непонятен. Свергнутый чигиринский диктатор скрывался в окрестных дебрях с малочисленным отрядом преданных людей, постоянно отбиваясь от преследователей.
В самом городе образовалась настоящая советская власть: ревком, военкомат, ЧК, милиция, упродком[180] и т. п. Охрану обеспечивал караульный батальон.
Мы же готовили план обороны Холодного Яра – так чтобы крестьяне пострадали как можно меньше и сохранились проверенные кадры для операций поздней весной. Атаманом стал заместитель покойного Чучупака Иван Деркач, крестьянин родом из-под Жаботина, офицер военного времени[181].
Вскоре нам сообщили, что красноармейские части поспешно снялись и ушли куда-то на юг[182]. Из Знаменки против коцуровских партизан выслали небольшой отряд кавалерии[183]. Наш район всё так же обходили стороной. Это нас не радовало – совсем наоборот. Нельзя было предполагать, что противник не разобрался в обстановке.
Уездное начальство устанавливало вокруг Чигирина советскую власть, драло разверстку с сел, лежавших юго-восточнее города. На северо-запад выставляли пулеметные заставы и принуждали время от времени какого-нибудь подвернувшегося под руку мужика везти к нам агитационную литературу. Сами же комиссары и пропагандисты не решались ехать дальше Суботова. Горе-агитаторы, смеясь над таким поручением, сдавали книги местным атаманам – теперь «начальникам самообороны» – а те распределяли бумагу по хатам, на «козьи ножки».
Коцуровских сел, расположенных между нами и красными, тоже не трогали. Тамошняя организация распалась, но винтовок у них хватало. Наконец, южнее, в степях Александрийского уезда, представителей новой власти ловили и пускали в расход повстанцы Кобчика – малочисленный, но храбрый отряд[184].
Уездное начальство заправляло только в Чигирине и окрестностях и тревожилось о своем положении куда больше «бандитов»[185]. С трех сторон его окружали враждебные крестьяне, в любом случае готовые поставить под ружье больше людей, чем насчитывал караульный батальон.
По нашим сведениям, большевиков мучила бессонница. Местных жителей они побаивались, держались вместе и ночевали с револьвером под подушкой. Возле ревкома неизменно дежурили подводы на случай эвакуации. Едва проносился
