Одна и пять идей. О концептуальном искусстве и концептуализме - Терри Смит

на улицах, создании мимолетных связей с ними. Что-то схожее с тем, что она делает сейчас, но в более единичных формах и не столь связанное с расизмом, связанное с памятью.

Мэри Келли. Послеродовой протокол. 1973–1979. Документация VI: дописьменная грамота, комментарий и дневник / Experimentum Mentis VI: (Об упорстве буквы) (фрагмент). 1978–1979. Коллекция Художественного совета, Центр Южный Берег, Лондон © Mary Kelly

МК Помимо нее, было совсем немного художников, которые занимались перформансом в строго теоретическом ключе. На ум приходят Сентиментальные действия Джины Пане или Слежка Вито Аккончи, в которых вставал вопрос субъективности.

ТС Искусство раннего концептуализма не пошло по пути субъективности. Науман был исключением. К 1969 году он делал слепки фрагментов своего тела и организовывал шокирующие перформансы и наблюдательные пространства, на которых его записанные на пленку высказывания создавали ощущение постоянного контроля над зрителями. Тогда они не были широко известны, но являлись частью первого аналитического движения концептуализма, поскольку во многом сводились к позиционированию зрителя в пространстве относительно объекта. Степень фиксации на психическом, бессознательном, действительно травмирующем была необычной для концептуализма. Это относится и к Аккончи.

МК Этот стык, в котором ориентированное на перформанс творчество ставит перед собой вопрос субъективности, а концептуальное произведение развивает что-то вроде теоретической, процедурной строгости, – именно то, что я стремилась показать в Послеродовом протоколе. В нем присутствовал процедурный взгляд концептуального искусства, но фундаментально он имел дело с вызовами, характерными для перформансов.

ТС Я бы хотел вернуться к вопросу распределения власти в зависимости от пола в те годы. В первом «броске» концептуализма для женщин было ужасающе мало места. Это привело к ограничению восприятия, последствия которого мы ощущаем до сих пор. Например, творчество Ханне Дарбовен рассматривали лишь как демонстрацию псевдоязыка, как нечто декоративное, без перспективы стать осмысленным. В итоге оно воспринимается лишь знаком одержимости. Однако в конце 1980-х годов Дарбовен выставляла серию, в которой перемежались фотографии помещений библиотек и характерные для художницы исписанные вручную страницы…

МК Но ее творчество представляет собой гораздо больше, чем, скажем, навязчивая одержимость. Большой силой обладает концентрированная интенсивность ее действия. Дарбовен позволяет этой характеристике проявиться достаточно ярко, оперируя на уровне, который пусть и абсолютно субъективен, но также и определен чем-то вне научного дискурса, хотя художница никогда не говорит об этом открыто.

ТС Как если бы ее книги писались силами, существующими вне ее самой? Они действительно кажутся магическими.

МК Возможно, ее творчество воспринималось во многом сквозь призму мужского сознания.

ТС Это серьезная проблема, потому что в каком-то смысле ее воспринимали как художницу, работы которой выглядели как концептуальное искусство, но не обладали соответствующим содержанием. Быть может, это еще один пример исторической гендерной дифференциации?

Интересно, как это можно связать с Послеродовым протоколом? С одной точки зрения, возможно маскулинистской, считается, что его тематика – материнство – область социального опыта, телесных ощущений, эмоционального многообразия и так далее, и всё это индивидуально для каждого человека и вместе с тем весьма широко распространено. Не сказать, что универсально, но достаточно фундаментально, первично и, пожалуй, гнетуще. Так что вы сталкиваетесь с возможностью развития этого проекта в любом направлении. И в противовес этой хаотичной, но ограниченной перспективе вы сформулировали свои методы упорядочивания, которые намечают путь и убегают от этого самого упорядочивания. Послеродовой протокол и его форматы презентации фиксируют все процессы, но они всё-таки выходят из-под контроля, когда дело касается реакции людей на это произведение, и особенно на заложенную в нем идею материнства, конструирование которого, судя по всему, большинство людей не считают естественным. Многие, и я в том числе, сочли эту работу ограниченной: как может материнство стать предметом столь холодного, отрешенного, неэмоционального анализа? Возможно, на нашу реакцию повлияло шокирующее и радикальное осознание того, что материнство – даже материнство! – это не естественный, а социальный, психический и лингвистический конструкт.

МК Именно об этом я говорила ранее, когда упоминала аффективную силу идеи, которая должна быть принята – вашими словами – как часть исследования условий исследования как такового. Она не поделена на чистые оппозиции вроде женское и мужское или теория и практика, напротив, это достаточно хаотичная, анархичная, интрузивная структура стимулов и желаний, которая по-прежнему меня интересует. Я полагаю, что мое творчество в целом – это некое напряжение между порядком и потерей контроля.

ТС Верно, даже в первых высказываниях Сола Левитта и стихотворных проектах Дэна Грэма конца 1960-х годов присутствовал антианалитический релятивизм.

МК Если это так, то переход к субъективности в Послеродовом протоколе должен был показаться логичным. Но многие сочли его перегибом…

ТС Наверное, вас критиковали за то, что вы обратились к теме материнства и даже признали его ценность, в то время как многие женщины воспринимали его западней, антифеминистическим ходом. А также за то, что вы избрали столь интенсивно и откровенно теоретический подход к делу.

МК В каком-то смысле эта дилемма поместила меня прямо в центр давнишней традиции авангардной трансгрессии. Концептуализм, как вы помните, был среди прочего попыткой изменить распределение интерпретационной силы в мире искусства, возвратив часть этой силы к художникам. В том числе он стремился повлиять и на институциональную реакцию. Сейчас, когда я оглядываюсь назад, меня поражает, насколько на самом деле мало подконтрольных нам вещей.

ТС Другой стороной дилеммы для некоторых зрителей был сам факт того, что предмет исследования – материнство – был с такой обезоруживающей уверенностью поставлен в центр Послеродового протокола, в то время как среди женщин, с которыми я общался в то время, сама идея материнства – не обязательно исключенная на практике – определенно не рассматривалась как подходящий или даже вероятный предмет искусства. Представляя такой материал, такую значимую субъективность, Послеродовой протокол указывает на решительный разрыв с главными задачами раннего концептуализма.

Литература:

Burn I. Ramsden M., Smith T. Draft for an AntiTextbook // Art-Language 3. No. 1. September 1974.

Coward R. Ellis J. Language and Materialism: Developments in Semiology and the Theory of the Subject. London: Routledge and Kegan Paul, 1977.

Harrison C. Essays on Art & Language. Oxford: Blackwell, 1991.

Kelly M. Footnotes and Bibliography, Post-Partum Document. London: Institute of Contemporary Art, 1976.

Kelly M. Notes on Reading the Post-Partum Document // Control Magazine 10. 1977.

Kelly M. Post-Partum Document. London: Routledge, Kegan Paul, 1983.

Kosuth J. Introductory Note by the American Editor // Art-Language 1. № 2. February 1970.

Mitchell J. Psychoanalysis and Feminism. New York: Pantheon, 1974.

Smith T. Art and Art and