Вернуться в осень - Павел Стретович

…Опять глухой подземный лабиринт, заставляющий уставшее от бесконечных обмороков и безысходности сознание искать выход. Чуть выступавшая кладка стен высокого подземного колодца. Почему подземного? «Не знаю…» Сергей нащупывает рукой очередной выступ, выгребает пальцами шелуху между камнями и осторожно подтягивает тело вверх. Дальше, дальше, все выше и выше. Как там внизу? Необозримо далеко виднеется крошечный островок света. Опустившуюся и перекрывшую вход и синие глаза плиту отсюда уже не видать. Крысоловка. Но и тут должен быть выход, какой-то выход существует всегда, в любой ситуации…

Все плотнее вокруг сгущается темнота, наступает такой момент, когда очередной выступ, очередной камень уже не виден и приходится полностью полагаться на чуткость пальцев. Пускай. Пускай темнота, пускай ничего не видно — я не хочу ничего видеть. И никого… Совсем никого. Особенно синих глаз…

Неожиданно рука, вытянутая вверх для поиска очередного выступа, не обнаруживает ничего… Вернее, обнаруживает конец стены, окончание каменной кладки, окончание длинного и трудного пути наверх. Сергей подтягивается на вытянутых руках и осматривается… Он осматривается? Он может осмотреться? Действительно, здесь уже довольно светло, настолько, что он может увидеть близкий потолок наверху и что-то вроде парапета, за который он ухватился… Круглый колодец наверху окружал балкон или лоджия, на перилах которой он висел и за перилами которой вновь темнела чернота… Ясно. Вернее, ничего не ясно…

Сергей перевалился через каменный борт и шумно свалился на пол. Странно. Тут все странно. Кстати, он почему-то совсем не устал и почему-то абсолютно равнодушен к темноте вокруг, за ограждением… Интересно — почему видно там и не видно здесь? И откуда свет? Хотя… Неинтересно.

Сергей приподнялся и глянул вниз, через борт. Внизу уже была абсолютная ночь и исчезло слабое пятнышко далекого дна. Гм… Он облокотился о камни, равнодушно засунув руки за голову. «Я скоро, наверное, стану любить темноту. И совсем не любопытно — есть ли там выход. И какой он собой — выход. И вообще, может быть, это — вход…»

«Правильно». — «Кто это сказал? Опять… ты?» — «Нет». Стройный женский силуэт сгущается рядом, прямо из темноты и состоящий сплошь из темноты…

«Кто ты?»

«Не узнаешь?»

«Узнаю…» Черные, когда-то молящие глаза, казалось, с состраданием смотрели на него. «Глаза? Я вижу ее глаза. Значит, она — не темнота…»

«Это ты — темнота. Ты меня видишь не внешним зрением, а внутренним».

«Как это?»

«Как сон».

«Это — сон?»

«Почти… Но я — наяву».

«Ты там или здесь?»

«Там — это в твоем прошлом мире? Я не могу быть там и здесь. Ты видишь меня — значит, я здесь».

«Зачем я тебе?»

«И не только мне…»

«Так. Не только тебе — это уже политика. Я ненавижу политику».

«Я тебя понимаю. И я — не политика. Я — здравый смысл. И — мир…»

«Ого. Это слишком много. Там, где я, не бывает мира».

«Ты сам виноват. Никто не заставлял тебя венчаться с принцессой».

«Никто. Но по-иному не вышло. А то, что случилось, назад не вернешь».

«А ты хочешь — назад?»

«А ты можешь? Тогда верни все еще раньше — до взрыва в кафе…»

«Нет. Я не могу. Даже на минуту. Но ты можешь исправить все здесь. Если хочешь. Ты хочешь?»

«Хочу. Теперь — хочу».

«Все просто. Тебе нужно объявить то, что было на самом деле. Что ты ничего не знал. Что это — случайность. Тогда брак недействителен. Это — закон».

«Хорошо. Только… Только зачем это тебе?»

«Всему свое время. И еще… Не высовывайся в Ушет-Гурде. И мрак-шахта — здесь. И… очнись. Ибо уже опасно».

…Сергей очнулся от того, что у него нестерпимо болели руки. Он приподнялся на локтях, перевернулся и оперся о большой валун, рассматривая свои посиневшие пальцы. Затем прислонил голову к камню и, закрыв глаза, застонал. Жив… И руки живы, если болят. А он что, ожидал другого? Быстрой и легкой смерти? Разве для этого он пришел в Шеол?

Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. Слева покатым склоном уходила вверх стена утеса, теряясь размытыми контурами в тумане, справа виднелись вскоре обещавшие стать совсем родными редкие корявые деревца. Рох. Опять Pox. Pox?

Сергей быстро закрыл глаза и постарался сосредоточиться, затем вскочил на ноги и, не обращая внимания на болевшие руки, кубарем перекатился через валун.

В паре десятке шагов в тумане показалась огромная размытая тень. Длинные усы не спеша прошелестели по редким прошлогодним листьям, стряхнули шелуху с колючих кустов и взметнули дорожку пыли с каменистого склона. Восемь длинных выгнутых ног пронесли внушительное тело куда-то вдоль полосы скалистого обрыва. Чуть дальше, почти совсем скрытая в тумане, мелькнула еще одна устрашающая тень.

Сергей замер и перестал дышать. Голубой тарантул — огромный… Как дом. И не один… Что их привлекло — неужели просто шум падения с утеса? И как долго он был в беспамятстве?

Он не знал, что буквально в нескольких десятках метров от него, вдоль склона, лежали тела его недавно хохотавших врагов, в пылу боя наверху скинутых вниз и испускавших так любимый тварями сладковатый запах смерти и крови.

Когда белесая мгла скрыла последний устрашающий силуэт, Сергей медленно приподнялся и мягким стелющимся шагом двинулся прочь, интуитивно чувствуя опасность места и по опыту зная, что только веская причина может заставить хищников собраться вместе.

Через пару километров, там, где крутизна утесов понизилась и приобрела более пологий вид, он выбрался из тумана наверх и устало опустился под большое развесистое дерево, перематывая на ногах непослушными руками портянки и решая, что предпринимать дальше.

Так. Первое — найти воду. Хорошо помыться самому и освежить уставшую от множества беспамятств голову. Второе… Второе? Сейчас.

Он похлопал себя по карманам, нашел табак и кремень и свернул довольно приличную сигарету. Задумчиво посмотрел на кусочки камешков в руке — кресало… Способ древний как мир, зато самый надежный. Высек искру и неторопливо закурил. Тяжело вздохнул — надо как-то бросать… От этого только трудности и сложности. Собрать волю и… Вот только надо немного обжиться — нормально обжиться. Чтоб закончились проблемы и голова не забивалась трудностями космических масштабов. Да, проблемы… Они закончатся? Будет когда-нибудь тишина и спокойствие?

Сергей вздохнул и выбросил окурок в сторону. Бумага здесь совсем плохая — не хочет тлеть как положено. Одни беды… Так, что сейчас? Вода — понятно. Потом надо найти жилье — какой-нибудь городок — и устроиться подработать, чтобы не думать о хлебе насущном. И переждать смутное время, и немного прийти в себя. И как можно больше информации о жизни, о множестве мелочей местного быта, который каждый знает с детства и не придает значения. Обжиться. Стать своим и не привлекать внимание.

И, кажется, я знаю, к кому можно обратиться за помощью. Начинаем опять с нуля — с того же, что и несколько дней назад, когда он первый раз вышел из Роха. И еще не имел врагов…

— Да ровнее бей, дурень, ровнее! Где вас таких в горах только берут? Смотри. — Олди сдвинул полукруглые лепестки дощечек и ловко опустил обруч. Затем рассчитанными точными ударами по зубилу начал вгонять его вниз. Почти готовая бочка, осталась отпарка… Потом подал молоток Сергею:

— Держи. И помни — это молоток, а не топор.

Скрипнула дверь — в амбар сначала забежала собака, усиленно махая хвостом, чтобы ее не прогнали, потом заглянула Милия.

— Обедать, господа труженики. Тетя просила передать, что она лично приволочет всех за шиворот, если опять все остынет. Ант, мне бы…

— Ладно. Тоже мне волокуша… — ворчливо отозвался пожилой Олди — хозяин фермы и брат Габа, однако сразу взял тряпку и начал вытирать руки. Он любил и одновременно побаивался свою дородную и острую на язык супругу. — Не задерживайтесь. Ну-ка, морда, — на улицу. — Это уже к собаке, отчаянно вилявшей хвостом и хитро поглядывавшей на подвешенные в углу для копчения длинные пяди домашней ветчины.

Скрипнула, закрываясь, дверь амбара, и сразу зычный голос на улице:

— А ну, голопузые, — за стол, пока я вас, ядрена карамель…

Радостно завизжала довольная детвора — семилетние двойняшки Гука и Люка, загремели брошенные ведра и тут же послышался грохот — видимо, догонявшие друг друга «голопузые» споткнулись на деревянном крыльце.

Сергей тоже взял тряпку и начал вытирать руки, поглядывая на Милию. Она очень изменилась за эти два месяца, что он провел на ферме ее дяди Олди. Пропала бледность и сухость лица, щеки порозовели, наливаясь жизненной силой, в глазах появился здоровый блеск. Его эмацея явно приносила пользу.

Она довольно часто наведывалась из Наодока к дяде, и у Сергея с ней завязалось что-то вроде дружбы, хотя ему и казалось, что она излишне его уважает и называет на «вы».