Война в раю - Стивен Рэй Лоухед

— Пожалуйста, продолжайте, я больше не буду вас перебивать.

Некоторое время он молчал, уставясь на кардиган.

— Льюис, что вы видите в японской вазе? — неожиданно спросил он.

— Простите?

— Или в картине Рембрандта? Или в стихотворении Теннисона — что вам до них? Ответьте.

Черт побери! Он, похоже, совсем спятил.

— Не знаю. — Я пожал плечами. — Ну, искусство, красота и все такое. Более точного ответа у меня нет.

Неттлс надул щеки и насмешливо фыркнул, свернул кардиган и засунул в рюкзак.

— Если бы картины Рембрандта и стихи Теннисона внезапно исчезли, мир, конечно, стал бы беднее. Есть ведь и другие картины, другие стихи. Верно?

— Конечно.

— Ну да, разумеется. А если перестанет существовать сама красота? Что, если перестанет существовать сама идея красоты? — Он надул щеки. — Вам не кажется, что десять тысяч лет человеческой мысли и прогресса будут мгновенно уничтожены? Человечество утратит одно из своих основных качеств — способность видеть, ценить и создавать красоту. Мы опустимся до уровня животных.

— Наверное, вы правы, — согласился я.

Профессор достал пару длинных шерстяных носок и осмотрел их на предмет дырок.

— Красота — это не только удовольствие от ее лицезрения. Это воображение, творчество и воодушевление. Без красоты мы просто перестанем быть теми, кто мы есть.

— Да, я знаю эту теорию.

— Отлично. Тогда продолжим. — Он сложил носки и сунул их в рюкзак, достал еще одну пару, нахмурился и вернул обратно в ящик. — Так вот. Как бы важна ни была идея красоты, Потусторонний мир в тысячу раз важнее. И его потеря будет гораздо более сокрушительной.

Вот это поворот! Я опять перестал его понимать.

— Пожалуй, здесь у меня проблема, — осмелился я прервать его.

— Это потому, что вы не используете голову, мистер Гиллис! — раздраженно заявил профессор. Он опять полез в шкаф, достал дорожные ботинки на толстой подошве и потыкал ими в меня. — Думайте!

— Я думаю! Только, извините, все равно не понимаю.

— Тогда слушайте внимательно, — сказал Неттлс. — Если вы думаете о Потустороннем мире как о хранилище или сокровищнице архетипических образов этого мира… — По моему нахмуренному выражению он, должно быть, понял, что снова меня теряет, и замолчал.

— Профессор, я пытаюсь понять. Только хранилище архетипических образов — это как-то по-юнгиански.

— Забудьте о Юнге, — остановил меня Неттлс, ставя ботинок на стол и переключая внимание на меня. Я сел прямо и попытался сосредоточиться. — Около 865 года нашей эры ирландский философ Иоанн Скот Эриугена предложил доктрину, которая рассматривала природный мир как проявление Бога в четырех отдельных аспектах, которые содержатся в сингулярности Бога. Бог. — Он поднял брови. — Вы следите?

— Пытаюсь, — пробормотал я. — Но улавливаю с трудом.

— Эриугена признавал Бога единственным Творцом, Хранителем и Истинным Источником всего сущего — это первый из аспектов Бога. Второй: Эриугена признавал своего рода Сверхприроду, отдельную, невидимую иную природу, в которой обитают все изначальные идеи, силы и архетипы — Форму Форм, как он ее называл, — из которой произошли все земные или естественные формы.

— То есть Иной мир, — пробормотал я.

— Именно, — с облегчением кивнул профессор. — Суть дела, — продолжал он, — заключается в том, что для людей Иной мир выполняет несколько важнейших функций. Можно сказать, что он информирует и обучает наш мир некоторым важным истинам, главным образом связанным с человеческим существованием.

— То есть придает жизни смысл, — неуверенно предположил я.

— Нет, — сказал профессор Нетлтон. Он снял очки, посмотрел сквозь них на свет и снова надел. — Впрочем, это распространенное недоразумение. Потусторонний мир не дает жизни смысл. Скорее, Иной мир эту жизнь описывает. Жизнь во всей красе — с бородавками и всем остальным, так сказать. Иной мир служит примером, эталоном, иллюстрацией, если хотите. Ощущаете разницу? С помощью Иного мира узнаем, что значит быть живым, быть человеком: добро и зло, горе и радость, победа и поражение. Видите ли, все это содержится в сокровищнице. Иной мир — это хранилище архетипических образов жизни, можно сказать, что это источник всех наших мечтаний.

— Но вы же сказали, что Иной мир реально существует, — заметил я.

— Да, — ответил он, потянувшись в шкафу за другим ботинком, — но его действительное существование вторично по сравнению с его существованием как концепции, метафоры, если хотите, которая информирует, обогащает и освещает наш собственный мир. — Он заглянул в ботинок, словно подозревал, что там сидит эльф.

— Никто не считает меня тупым, — горько сказал я. — Но тут я не все понимаю.

— Мы видим наш собственный мир, — терпеливо объяснил Неттлс, — по большей части только благодаря свету, падающему на него из Иного мира. — Он поставил ботинок на стол рядом с первым, и опять зарылся в шкаф, как будто это был вход в Иной мир. — Я спрошу вас, Льюис, — резко продолжил он, — где в первую очередь учатся верности? Или чести? Или любой другой высшей ценности, если уж на то пошло?

— Например, постижению красоты? — высказал я предположение, чтобы связать его рассуждения с предыдущим фрагментом.

— Очень хорошо, — согласился он, — например, красота — скажем, красота леса. Где можно научиться ценить красоту леса и уважать его?

— На природе? — По-моему, ответ был очевидным.

— Да ничего подобного! Многие из нас вообще не испытывают уважения к лесу, а то и вовсе его не замечают. Наверняка вы таких людей знаете. Вы их видели, и видели их творения. Это те, кто насилует землю, вырубает леса и грабит океаны, угнетает бедных и тиранит беспомощных, живет так, как будто за горизонтом их собственных ограниченных земных представлений вообще ничего нет. — Он словно спохватился. — Но я отвлекся. Перед нами стоит вопрос: где научиться видеть лес как нечто прекрасное, уважать его, ценить его ради него самого, осознавать его истинную ценность как леса, а не как источника древесины, который нужно разрабатывать, или преграду, которую нужно снести, чтобы освободить место для автомагистрали?

Я понимал, какой ответ он хотел услышать, и постарался доставить ему удовольствие.

— В Ином мире?

— Да, в Ином мире.

Я, правда, хотел его понять. Но не мог.

— Как, —