Война в раю - Стивен Рэй Лоухед

отвлекаться, и тут же подумал: а он когда-нибудь вообще брал в руки расческу? Да и очки не мешало бы протереть.

— Связь между мирами вернее всего проявляется в области их соприкосновения. Это понятно?

— Э-э, да.

— Сплетение — символ из взаимосвязи. Два мира не просто соединены, но сплетены воедино. — Для убедительности он переплел пальцы рук, развернулся и схватил со стола лист бумаги. — Узнаете? — спросил он.

Я увидел нарисованное тушью характерное переплетающееся кружево кельтского узора: две искусно и головокружительно переплетающиеся ленты, две отдельные линии, но изображенные так, что невозможно понять, где кончается одна и начинается другая.

— Конечно, — сказал я ему. — Это Узел Вечности. Из какой-то старинной кельтской книги.

— Нет, не из кельтской, но близко, — ответил Неттлс. — Это кельтский крест с острова Ионы. Вы же знаете о нем, мистер Гиллис?

Обсуждение пробелов в моем образовании могло завести нас далеко, поэтому я ответил вопросом на вопрос.

— Какое отношение Узел Вечности имеет ко всей этой ерунде со сплетениями?

— А это и есть изображение сплетения. Кельты древности часто рисовали его. Для них изображение олицетворяло суть земного существования. Две полосы — этот наш мир и мир Иной; они сплелись в гармонии, каждая часть рисунка зависит от другой, каждая дополняет другую.

Я смотрел на знакомый узор, следя глазами за петлями завитков и скрещений.

— Так это, по-вашему, и есть сплетение, да?

— Да, — ответил Неттлс. — Оно. В нашей аналогии с островом, если вы помните, область сплетения — это берег острова. Берег — пограничная зона, он не суша, но он и не море. Когда вы стоите на берегу и смотрите на волны, вы фактически находитесь и на берегу, и в море, то есть как бы в обоих мирах.

— Древние кельты почитали берег священным местом.

— Ага! Оказывается, вы проспали не все лекции! — Крапивный профессор сухо рассмеялся, а я подумал, что сарказм удается ему плохо.

— Совсем не все, — пробормотал я. — Помнится, кельты вообще почитали всякие виды сплетений: берег моря, рассвет, сумерки, опушку леса — все, что не было ни тем, ни другим, так сказать.

Неттлс одобрительно кивнул.

— Совершенно верно. Тем не менее, мы говорили о Потустороннем мире и мире проявленном как о совершенно разных местах. Однако древние кельты не делали такого различия; они не различали «реальное» и «воображаемое». Материальное и духовное не были отдельными состояниями: и то, и другое одинаково проявлялись во все времена. Например, дубовая роща может быть просто дубовой рощей или домом бога — или и тем, и другим одновременно. Таков был их взгляд на Вселенную. И это влекло за собой признательность и уважение ко всему созданному. Уважение, рожденное из глубокой и неизменной веры. Им бы в голову не пришла мысль о том, что какой-то объект или сущность более реальны просто потому, что они обладают материальной формой.

А вот современный человек различает эти две вещи. Уверовав в такое различение, он называет нематериальную вселенную «нереальной» и, следовательно, неважной и недостойной его внимания. Правда, дети не делают различия между материальным и нематериальным. Они, конечно, замечают разницу, но не видят необходимости считать одно более ценным, чем другое. Подобно древним кельтам, дети просто принимают существование обоих миров — считают их двумя сторонами одной медали, понимаете?

— Допустим. И что это нам дает? — Все эти философствования начали меня немного раздражать.

— Я к этому и подхожу, — сказал Неттлс таким тоном, который подразумевал, что торопиться не следует. — Итак, хотя сплетение существует как физическая реальность — возможно, незримая, если только она не отмечена стоящим камнем, пирамидой из камней или чем-то еще — сплетение все же не существует. Это, скорее, гармония, созданная балансом двух миров. Вы со мной согласны?

— Более или менее, — признал я. — Но продолжайте.

— Хорошо. Слушай внимательно. Это очень важно. Когда баланс между двумя мирами нарушается, гармония — то есть само сплетение — становится нестабильной. Оно расплетается, как ткань, если потянуть за нужную нитку. Улавливаете?

Мое сознание совершило кульбит.

— То есть вы хотите сказать, что нестабильность сплетения ведет ко всеобщему хаосу, к катастрофе?

— Вот именно. — Профессор встал и занялся чем-то в углу комнаты. — А раз так, то первейшей необходимостью становится выяснить, что нарушило баланс, а затем восстановить его. В противном случае… — Он замолчал, продолжая рыться в каких-то коробках.

— Так что «в противном случае»? — подтолкнул я его.

Некоторое время он смотрел куда-то мимо меня, а затем сказал:

— Я очень боюсь, что в противном случае мы можем навсегда потерять Иной мир.

— Я думал, вы имеете в виду нечто более серьезное…

— Да уж куда серьезнее, — заявил профессор Нетлтон. — Ничего более серьезного из того, что может случиться с человечеством, мне просто на ум не приходит. — Он перешел в другой угол, открыл шкаф и начал складывать вещи в потертый рюкзак.

— Да? А как насчет ядерного холокоста? А СПИД? А войны, эпидемии, голод?

— Это серьезные опасности, — признал Неттлс, взяв тюбик зубной пасты. — Но они не угрожают самой сути человечества.

— А мне кажется, что превратиться в облако светящихся протонов чертовски опасно для моей сути. И, знаете, могу припомнить нескольких человек, которые со мной согласны.

Неттлс отмахнулся от моих слов зубной щеткой.

— Смерть есть смерть, мистер Гиллис. Эта идея сопровождает человечество с момента рождения, и будет сопровождать до конца времен. Смерть — часть жизни. А также болезни, эпидемии, голод и войны. В этом отношении между ними нет разницы, они — часть человеческого существования.

— Вы говорите, как настоящий академический ученый. Сидите в своей башне из слоновой кости, и до реального мира вам нет дела. Откуда вы можете знать что-нибудь о…

— Я не закончил! — рявкнул он, потрясая передо мной зубной щеткой. — Вы пытаетесь рассуждать о вещах, о которых понятия не имеете!

Голова болела, глаза слезились и в то же время казались пересохшими. Я устал, пребывал в растерянности и совершенно не хотел спорить.

— Извините. Продолжайте, я слушаю.

Профессор снова повернулся к шкафу и достал дорожный шерстяной кардиган.

— Иногда я сам себе задаю вопрос: почему меня тревожит то, о чем другие вовсе