На сто первой версте - Александр Александрович Аннин

– Из липы? – спрашивала бабушка у мужичка, слюнявящего самокрутку из газеты.

– Из липы, – кивал мужичок.

Бабушка тоже кивала степенно, и мы шли дальше.

– А почему у него из липы кадушки? – возмущался я. – Кадушки из березы бывают.

– Нет, Санёга, настоящие кадушки из липы делают, потому что береза потом синеет, – объясняла мне бабушка.

– Неправда, я по радио слышал про березовые кадушки, – стоял я на своем.

– Да мало ли чего по радио наговорят, нельзя же всему верить, – вразумляла меня бабушка. – Березовые хужее липовых.

Как же так? Я чуть ли не каждый день слышал по радио, как пел дядя с очень добрым голосом, его перед этим звонко и радостно объявляла ведущая: «Поет Эдуард Хиль!» И пел этот Эдуард Хиль: «У леса на опушке жила зима в избушке, она снежки солила в березовой кадушке». Разве песня по радио может быть неправильной?

– Ишь ты, снежки солила, – улыбалась бабушка одобрительно. – И придумают же, вот что значит – головастые люди.

Бабушка при всей своей рачительности и кажущейся приземленности очень ценила стихи, говорила, что стихи – это «большое дело», считала, что их пишут люди особые и все стихи на свете – хорошие, потому что «плохие не пропечатают и денег не заплотют».

А Пашка Князев научил меня петь эту песню по-другому, по-хулигански – так бабушка называла всякое переиначивание песен и стихов.

– Потолок весь в крови, дверь шатается, за шершавой стеной труп валяется, как войдешь за порог – всюду кости, а из окон скелет лезет в гости!

– Зачем песню испозорил, а? – качала головой бабушка.

Бочки к началу семидесятых уже никто не делал, тут особый навык нужен, это хитрое дело, уже все разучились напрочь у нас в округе. Бочкари повывелись, остались кадочники. Да и зачем они, эти бочки? Мало кто помнил к исходу 60-х, когда в его роду последний раз варили пиво, при каком это было царе. А нынче и захочешь пиво сварить – не сваришь: и рецепты позабыли, и не купишь нигде ни солода, ни хмеля… Вон, иди да пей «Жигулевское», оно своего, егорьевского производства, а пивзавод наш оч-ченно славился, потому что пиво делали там на чистейшей артезианской воде.

Я думал, что пиво названо в честь машины «Жигули», про эту машину было много тогда разговоров. Говорили, что те, кто купил «Жигули», обязательно разбиваются на них, потому что по сравнению с «Москвичом» в «Жигулях» большая скорость не чувствуется шофером, и реагируют «Жигули» на каждое прикосновение к рулю очень сильно.

Еще делали на нашем пивобезалкогольном заводе лимонад «Дюшес» с разрезанной вдоль грушей на полукруглой этикетке у горлышка, «Буратино» с носатым весельчаком в полосатом колпаке. У-ух, каким же вкусным был лимонад, если он свежий! Но он редко бывал свежим, его разбирали быстро, свежий-то. Откуда же брался несвежий? Никто не знал и не знает по сей день. И мы редко покупали лимонад с хлопьями на дне бутылки. К тому же – 22 копейки, не больно-то попьешь. Начётисто. Уж лучше на эти самые 22 копеечки взять пирожное эклер или, еще лучше, за 19 копеек – ром-бабу, она больше и сытнее, говорила бабушка.

Мы покупали на базаре белый, твердый, как фруктовый сахар, грушевый мед по два рубля за кило – ну, брали не кило, конечно, а грамм двести, чтобы мне порадоваться.

А кадушку так и не купили. Потому и ставила бабушка целлофановый мешок в старую, негодящую кадушку. Чтоб хоть видимость соблюсти древних, домостроевских еще, обычаев засолки.

Ради обычаев этих «матерних» бабушка рубила капусту исключительно в один-единственный день: на Покров. И был этот день для меня долог и тяжек невыносимо. Как отойдет обедня, так до самой ночи тяпает бабушка сечкой капусту с глухими звуками – руб, руб, а я режу и режу морковь, до саднящих пузырей на правой ладошке…

А бабушка еще и поторапливает привычно:

– Ну что ты нёхаешься, ей-богу, смотри, сколько я за это время нарубила, а ты – еле-еле душа в теле! Как родюха…

«Нёхаться» на бабушкином языке означает «волынить», а «нёха» соответственно – неповоротливый, ленивый человек.

Потом слои капусты с морковкой щедро сдабривали крупной, желтовато-голубой, «лошадиной» солью, и я был уверен, что соль эту делают в хозчасти для лошадей. Солью капусту именно сдабривали, потому что бабушка приговаривала: «Соль – добро есть». Эта лошадиная соль часто была с черной грязью, но грязь никого не смущала. Все любили эту копеечную соль – слава Богу, наконец-то можно не жаться, не экономить!

Может, потому и горчила капуста?..

Когда мы еще жили все вместе, маме поневоле приходилось помогать, хотя в покровский хмурый вечер, да с холодным дождичком, она приходила с работы уже затемно, усталая и продрогшая, а согреться никак нельзя, ведь печку на Покров бабушка не топила – изо всех дел в этот особый день было только одно: нарубить капусты на год вперед, ни на что другое не отвлекались. Папа не участвовал в капустных хлопотах, читал газеты – смотреть телевизор он все-таки стеснялся.

На святое бабушкино право – рубить капусту исключительно в Покров-день – мама и папа не покушались. Они, убежденные и бездумные коммунисты, почему-то верили, что капуста, засоленная по старинным приметам, будет обязательно вкусней и слаще, сделается хрусткой и приятно-пряной.

Увы, она такой не делалась.

После того как бабушка по беспрекословному велению папы отвезла большие иконы в церковь, а маленькие спрятала в сундуке, в чулане, она больше не молилась дома – боялась папы. Но, помню, на Пасху 1970-го, перед чемпионатом мира по футболу, она принесла из церкви свяченые куличи, яйца, крашенные отваром луковой шелухи, и творог с изюминками, выложенными в виде букв – И.С.Х.Р. Вот именно так, да с точками-изюминками. И папа ел с удовольствием, и мама, и даже все целовались при этом, и нас с сестренкой Катей целовали больше обычного.

– Что это? – спросил я бабушку украдкой, детским чутьем понимая, что тут что-то запретное. – Что это за И.С.Х.Р.?

– Это – Исус Христос, – говорила бабушка таинственно. – ИС – Исус, ХР – Христос.

И добавляла:

– Спас это.

– А кого он спас? – допытывался я, вспоминая рассказы о летчиках, спасавших тонущих на льдине рыбаков и полярников.

– Он всех спас, – начинала сердиться бабушка.

– Кого – всех? – нудил я.

– Ты не будь таким наянистым! – сворачивала разговор бабушка, и я уже больше ни о чем не спрашивал.

Я ей не верил. Что значит: «всех спас»? Разве можно спасти всех? Разве все-все тонули на льдине? Нет, не все тонули.

Спустя много лет я, грамотей, выговаривал бабушке покровительственно, а пожалуй что, и с издевкой (было это перед Пасхой какого-то из восьмидесятых годов), что изюминками надо выкладывать на поверхности творога вовсе не И.С.Х.Р., а всего две буквы – ХВ, что означает – «Христос воскрес». И что говорить и писать надо «Иисус», а не «Исус».

– Ты же не калганница, бабушка, это только они «Исус» пишут с одним «И» в начале.

А бабушка в ответ расплакалась от обиды, что я учу ее на старости лет таким вещам, о которых она знает еще от матери, Марии Дмитриевны, от бабки своей Анисьи Собакиной…

4

Мы с Катей обитали в «хромой» комнатушке, половину которой занимал комод с постельным бельем. Хромой ее называли из-за горбатого пола, на котором половик то и дело сбивался, так что приходилось глядеть себе под ноги. Тут же и столик наш детский стоял, и сколоченные папой табуреточки. Две кроватки, между ними – окно, полностью заслоненное от солнышка густо разросшимся кустом сирени.

Перед сном приходила мама и рассказывала на ночь сказку собственного сочинения.

– Про что вам рассказать?

– Про любовь! – говорила Катя задорно.

«Воображает», – думал я о сестренке и канючил:

– Про путешествия, ну пожалуйста, про путешествия!

Мама усаживалась на принесенный с собою стул с витой деревянною спинкой, ставила его аккуратно, на одинаковом расстоянии от наших кроваток, чтоб никому не обидно, и начинала с ходу придумывать:

– Ну вот вам и про любовь, и про путешествия. Жила-была Волна, она много бродила по морям и однажды встретила красивый Корабль. Волна влюбилась в него, обнимала и целовала Корабль, поднимала его на своих морских ладонях. Кораблю было хорошо с Волной, но он ее не любил по-настоящему. А однажды Корабль встретил в море красивую Лодку и влюбился в нее. И стали они плавать вместе. Волна обижалась, пыталась разлучить Корабль и Лодку, но они