Пасхальные люди. Рассказы о святых женах - Инна Андреева

– Какой конфуз! – засмеялась Ольга.

– Да, Ольга Михайловна! Чего только не бывает, когда с детишками общаешься! Они воистину Божий народ.

– Анечка, – неожиданно для себя попросила Ольга. – Мне думается, мы с вами почти ровесницы… Называйте меня, пожалуйста, Лёлей.

Девушка подняла голову и взглянула на Ольгу с добрым удивлением.

– Хорошо, Лёля! – наконец ответила она.

Ольга сидела у окна своей маленькой комнатки. Легкая усталость оказалась странно приятной для нее. Какое-то ощущалось внутреннее блаженство от осознания того, что весь день она, Лёля, была занята чем-то полезным и нужным.

До вечерней службы еще оставался целый час. Можно было бы прилечь и поспать, но сейчас Лёле не хотелось терять на сон свое драгоценное время. Она сидела, прижавшись лбом к стеклу, и смотрела на весенний сад.

«Как здесь все изящно и мило! – думала девушка. – В этом саду, в строении храма, в каждой комнатке обители видна заботливая рука великой княгини и ее отменный вкус!»

В дверь тихонько постучали. Тук-тук-тук. «Молитвами святых отец наших…» – послышался шепот, и в дверном проеме показалось родное личико с веснушками.

– Лёля, ты не спишь? – спросила Антонина, заходя в комнату.

– Тоня! – обрадовалась визиту Ольга.

– Как ты, сестрица? – Тоня села на высокий стул и посмотрела на кузину. – Как тебе наша Анечка?

– Анечка… – улыбнулась Лёля. – Такая славная девушка. Мы подружились!

– Да, мы все ее очень любим. Матушка привезла ее в обитель из глубинки лет семь назад. Она – круглая сирота.

– Да, она рассказала мне.

– Славно! – Тоня в нерешительности теребила края своего фартука. Казалось, она хотела что-то спросить у своей кузины, но медлила. – Лёля, – начала, наконец, она с немного смущенным выражением лица, – а ты на службу пойдешь? Будут читать двенадцать Евангелий…

– Пойду, пойду, не волнуйся! – отозвалась Лёля и взяла сестру за руку. – Знаешь, Тонечка, мне бы хотелось поговеть и причаститься на праздники.

– Уф! – облегченно вздохнула Антонина. – Как хорошо-то, сестрица!

– Ты считаешь? – Лёля подняла серьезные глаза к Тоне.

– Конечно!

– Но… я боюсь, тихо проговорила девушка. – Мне же нужно исповедоваться, а я так давно не открывала никому свою душу.

Тоня погладила руку сестры.

– Лёлечка! Ты не представляешь, как тебе повезло. Наш батюшка – самый лучший!

Отец Митрофан замечательный исповедник, и как только ты подойдешь к нему, все страхи тут же улетучатся

Ольга пожала плечами и снова взглянула в окно. Что такое значит самый лучший батюшка, когда ты ничего о нем не знаешь, а он будет знать о тебе все?!

– Лёля! – почувствовав состояние Ольги, Тоня подвинулась к сестре. – Я серьезно. Отец Митрофан замечательный исповедник, и как только ты подойдешь к нему, все страхи тут же улетучатся. Это он выглядит строгим, а на самом деле батюшка очень добрый! Поверь мне, я знаю это наверняка. Ведь сестры приходят к исповеди каждый месяц, а то и чаще. А уж за советом хоть каждый день ходи к нему – он никогда не прогонит, всегда время найдет и нужное слово скажет. Оленька, ты послушай, послушай меня. Отец Митрофан очень кроткий человек. Бывает, шалость какую натворю, мне совестно, аж жуть, а он выслушает и только проговорит: «Аз есмь первый из грешников!» И так у него это мягко и сокрушительно получается, что сама поневоле заплачешь, а потом и улыбнешься. Каждый человек ведь согрешает, а мы, христиане, только тем спасаемся, что как упали, так тут же подняться спешим. И хоть падаем, падаем, а все же стараемся идти. Так батюшка говорит. Он своим незлобивым характером и терпением и других кротости учит. Вот погляди, что скажу тебе еще. Как-то мы решили, что он чересчур мягок с нами, и сказали ему: «Батюшка отец Митрофан, вы уж построже к нам будьте, нам ведь исправляться надо!» А он брови свои сдвинул, руки в кулаки сжал, говорит: «Вот так?» Да при этих словах забавно кулаками затряс, что мы не удержались от смеха. «Нет, батюшка, так мы боимся вас!» «То-то же!» – засмеялся он с нами. Вот такой человек.

Лёля повернула к кузине раскрасневшееся лицо.

– Ты правду говоришь?

– Правду! Батюшка отец Митрофан – замечательный.

Лёля снова вздохнула.

– Все равно боязно.

– Я тебя понимаю, ma cherie, – уже серьезно сказала Антонина. – Всегда боязно перед исповедью, зато после всегда легко-легко!

– Ах, что же я! – спохватилась Тоня. – Мне же надо идти в храм, лампадки зажигать. Я сегодня церковница. Вот… – она достала из кармана своего фартука тетрадь в кожаном переплете. – Ты просила меня рассказать тебе о сестрах милосердия… В этом альбоме, я надеюсь, ты найдешь ответы на свои вопросы. Я тут записываю разные заметки о женском служении… Почитай! А пока – до встречи в храме.

Тоня выпорхнула из комнаты, оставив Лёлю с любопытством разглядывать кожаный альбом.

Вечерняя служба в Великий Четверг особенно длинна и торжественна. Вспоминали Страсти Господни. При мерцающем отблеске свечей Лик пригвожденного Спасителя на распятии, стоящем в центре храма, поражал своей живостью и неотмирным спокойствием. Духовник обители, отец Митрофан, в черном облачении выглядел одновременно величественным и скорбным. Его голос звучал мягко и пронзительно. Казалось, он сам присутствует в местах предательства, избиения и казни Христа, и ему больно видеть мучения своего Бога.

Ольга держала в руках зажженную свечу, как и все собравшиеся в храме. Девушка смотрела на священника, на распятие, на бледные и прекрасные лица великой княгини и сестер. Она ни о чем не думала.

Слова Евангелия ложились в ее душу, как складывается воедино кем-то порванное письмо. Она с удивлением открывала для себя некую тайну. Тайну Смерти Бога. И девушке ничего иного не хотелось сейчас, как просто пережить этот момент. Не убежать от боли и страха, а пережить. Зачем? Чтобы вырасти.

Среди сестер, стоящих на клиросе, Ольга узнала Анечку. Та сосредоточенно слушала слова Священного Писания. В ее глазах стояли слезы.

После службы все сестры тихой процессией возвратились в сестринский корпус, неся в руках зажженные свечи.

Не хотелось даже есть.

У себя в комнате Лёля поставила свечу в медном подсвечнике на стол и, не отрывая глаз от огонька, прилегла калачиком на кровати и тут же заснула.

Утром Лёля нашла на столе догоревший огарок своей свечи, поднос, накрытый стеганым колпаком, и записку:

«Дорогая Лёля! Сегодня послушаний у тебя не будет. Посвяти этот день молитве и чтению.

Я принесла тебе чай и булку. Общая трапеза состоится после выноса Плащаницы.

Отец Митрофан ждет тебя вечером!

Твоя А.»

«Как это Тоня все успевает? – подумала Лёля. – Сейчас, наверное, еще и семи нет».

Ольге было немного досадно, что сестра не разбудила ее, но в то же время к досаде примешивалось чувство удовлетворения. Какая радость – она наконец-то была предоставлена сама себе!

Умывшись, переодевшись и испив ароматного чая с еще теплой булкой (уж не мать ли Пелагея ее испекла?), Лёля села на свое излюбленное место у окна и открыла Тонину тетрадь.

Посередине листа аккуратно был выведен восьмиконечный крест. Далее мелким слегка округлым почерком Антонины следовала запись:

«Работу милосердия с древних времен при помощи Духа Святого делала вся Церковь Христова всем своим составом и строем. Однако с древних же времен христианства на почве служения Богу, ближним и своему спасению стали выделяться люди, которые в пламенной решимости послужить только Христу и Его делу добровольно выделялись из среды прочих верных братий своих и, давши обет самоотверженного служения Богу, шли на борьбу со злом и страданиями в себе и других для приобретения блаженной вечности.

Эти люди исстари же делились на два вида, шли к Господу двумя путями: монашеским и диаконским, или диаконисским. Оба эти пути, в сущности, имеют один корень и выросли на одной почве.

Как монахиня, так и диакониса несомненно и нерушимо веровали в Бога во Святой Троице и Христа Богочеловека, Искупителя мира; имели непреклонную решимость самоотверженно работать во славу Бога, благо ближних и спасение для вечности душ своих, отказавшись для этого не только от суеты, но и от многого позволительного, как, например, брак, собственность… Почва их – это Церковь, общая мать, с ее духовным неистощимым капиталом – библейско-евангельским учением, святоотеческими преданиями и Писаниями и всем ее чудным богослужебно-уставным строем.

Разница лишь в том, что монашество спасается и спасает более подвигом внутреннего преображения человека посредством усиленного молитвенного, самоуглубленного и созерцательного труда. Оно этим подвигом так облагораживает человека, таким делает его чистым, что обновляет и других, которые, приходя к этой духовной сокровищнице, обильно черпают из нее необходимое себе руководство. Заслуги самоотверженной работы монашества над очищением и возвышением внутреннего человека огромны.