О людях, котах и маленьких собаках - Эйлин О'Коннор

Патрик изо всех сил пытается.

Не доходя до пакета, он садится на попу и делает вид, что ему почему-то захотелось тут посидеть. У него дела. Сидетельные. Срочно возникли, извините, он ничего не может изменить. И еще попа прилипла к асфальту, а то бы он вовсю мчался ко мне.

Но я иду дальше, и пудель начинает волноваться. Он поскуливает, встает, пробегает несколько шагов и останавливается. Черная тварь притаилась в пакете и ухмыляется, она уже заправила салфетку за воротник и запаслась соусом «Тысяча островов». Все это написано на лице у несчастного пса, который понимает, что его сожрут вместе с островами.

Бог с ним, с достоинством, думает побледневший пудель и жалобно скулит. У него даже щеки западают от ужаса.

Я возвращаюсь. Все в порядке, говорю, дружище, давай попробуем вместе. И пудель, взъерошившись как туалетный ершик, прижимаясь к моей ноге, утробно рыча и отчаянно делая вид, что это не я его защищаю, а он меня, на полусогнутых ножонках, припадая к асфальту и мимикрируя под случайно пролетающий клочок бумажки, все-таки преодолевает себя и трусит (во всех смыслах) мимо пакета.

Едва это порождение адской бездны остается позади, я сажусь на корточки и начинаю бурно восхищаться своим псом. Я громко, внятно и цветисто рассказываю ему, какая у меня выдающаяся собака! Какой он прекрасный отважный пес! Как он превозмог себя и поднялся до недостижимых высот бесстрашия! Он умница, он героическое существо, для меня большая честь идти рядом с ним по этой улице.

Что-то, а хвалить я умею. Слабый румянец выступает на собачьем лице. Проходящий мимо мужчина замедляет шаг и, кажется, хочет попроситься ко мне в пудели. Но тут его догоняет тетенька в берете.

Тетенька в берете смотрит на нас с приободрившимся Патриком сверху вниз. И бросает два слова, всего два слова.

Но каких!

– Избалуете собаку!

О, сколько высокомерного опыта в ее интонациях! Поколения женщин «Ваш ребенок замерзнет без шапочки!», «Почему он у вас играет в луже?», «Будешь плакать, тебя милиционер заберет», женщин «Я-лучше-знаю-и-уж-поверьте-не-промолчу» встают за ней осуждающими призраками. Они рассказывают, как мы должны вести себя со своими детьми и животными. За их спинами прозрачные идеальные чада и вышколенные питомцы смотрят на меня с невыразимым укором.

– Непременно избалую! – клятвенно обещаю я им всем сразу.

Тетенька пожимает плечами, берет мужчину под руку и утаскивает его куда-то в светлое будущее.

Страшный черный пакет пристыженно шелестит складками и видно, что в нем строительный мусор, а никакое не чудовище.

Маленький гордый пудель под моей ладонью цветет и пахнет не мокрой псиной, а хризантемами. Самыми большими и пушистыми в саду.

Про собачку

Матушка уехала и оставила мне на попечение свою собачку. Трижды в день я покорно выгуливаю маленькую белую Дульсинею, а до этого каждый раз прохожу испытание под названием «Запихай собачьи ноги в ботинки, не сломав ей и себе пальцы». Да, она мерзнет. Эта нелепая собака без подшерстка мерзнет по такой погоде, и я должна сначала упаковать ее в комбинезон, а потом натянуть на ее лапы носки с непромокаемой подошвой.

Я веду на поводке китайскую хохлатую, пытаясь представить, что гордо гуляю с бернским зенненхундом. Или с ризеншнауцером. С боксером, на худой конец! Но разве дадут мне забыться…

Вальяжный мужчина, остро благоухающий одеколоном в лифте (который по случаю одеколона кажется мне еще теснее, чем обычно) окидывает нас взглядом и изрекает презрительно:

– Экая у вас… – делает движение пальцами, будто пытается выловить из воздуха наименее бранное слово, и наконец, скривившись, выдавливает: —…карикатура!

Дульсинея, милая моя Дульсинея безошибочно улавливает ноты осуждения и сникает, прячет испуганно морду за отворот моего капюшона.

Дальше у меня есть варианты.

Пропустить грубость мимо ушей. Лишь пригвоздить мужчину к полу этаким, знаете, холодным взором, который заморозит его вместе с одеколоном, и они долго будут оттаивать после нашего ухода. Беда в том, что так взирать я не умею. В лучшем случае получается креветка перед варкой: серая, недовольная и глазки пучит.

Нагрубить злобно в ответ. «Да вы сами пародия!» И обгавкать еще в два голоса, чтобы знал наших. Тоже не вариант: и не умею, и противно.

Отшутиться. Самое, пожалуй, правильное, но вот беда: ни одной шутки не приходит мне в голову, да и вообще я не хочу шутить и посмеиваться рядом с этим наглым самодовольным жлобом, который походя оскорбил и мою (пусть не мою, но от этого еще хуже) собачку, и меня заодно.

И пока я раздуваюсь от молчаливого негодования, а в черепной коробке у меня пыхтит, свистит и бесполезно булькает, лифт доезжает до первого этажа и открывает двери.

А на площадке перед лифтом стоит высоченный, метра под два, хмурый небритый мужчина с довольно свирепой физиономией и держит под мышкой крошечного нечесаного йоркшира размером в половину нашей Дульсинеи.

Как по мановению волшебной палочки, в голове моей воцаряется мир и просветление. И, поймав вальяжного благоухающего красавца под локоть, я очень вежливо спрашиваю, кивая на йоркшира:

– А это – это тоже карикатура?

Двухметровый хозяин песика оборачивается к нам и рявкает:

– Чево?!

Этим «чево» моего собеседника сносит на пару шагов. Он проворно устремляется к двери, так и не удовлетворив мое любопытство.

– Карикатура или нет? – кричу я ему вслед. Мне хочется добиться ответа. Хочется справедливости и равноправия: отстаиваешь свою точку зрения перед хрупкой женщиной – так отстаивай ее перед двухметровым амбалом!

Но увы, увы. Мой собеседник удирает, не пожелав вступить в дискуссию.

Потом мы долго гуляем под унылым ноябрьским дождем, и я грустно размышляю, что нет ничего хуже этого времени года, когда уже ни октябрьской прозрачности, ни золотых сентябрьских чудес – ничего, кроме грязи, сырости и темноты. В таком мрачном настроении я подхожу к подъезду и вижу, что куст, торчащий в палисаднике, весь покрыт нахохлившимся воробьями. Легким перемещением воробьиной стаи голый куст ивняка превратился в весеннюю вербу.

– А говоришь, нету чудес, – укоряю я Дульсинею.

– Никогда я такого не говорила! – возмущенно открещивается собака, и верба, хлопая крыльями, взмывает и уносится куда-то в небо.

Про лайфхак

Маленький пудель Патрик к лету обкорнан коротко-коротко, за исключением шапочки на голове, и напоминает неведомо что: длиннолапый, нескладный, с закручивающимся к позвоночнику тугим, внезапно лохматым хвостом.

– А что это у вас за порода? – интересуются встречные.

Пудель, говорю.

Лица у спрашивающих меняются. Самые деликатные просто сочувственно поджимают губы и скорбно кивают. Более прямолинейные так честно и говорят:

– Господи, страшненький-то какой!

Или:

– Ой, а почему такой длинный? Бракованный, да?

Или:

– Бееееедненький! (абсолютно точно попадая в жалостливую интонацию героини Захаровой в «Формуле любви»).

К третьей прогулке я поняла, что совершаю одну и ту же системную ошибку. И стала отвечать по-другому.

– А что это у вас за порода («…такая маленькая, подозрительная и уродливая» – слышится непроизнесенное)?

А это, говорю, дворняжка! Метис пуделя.

Люди расплываются в улыбках.

– Какой хорошенький!

– Прелесть!

– Ножки-то какие длинные!

– Пудели – они ужасно умные!

И собрав комплименты нашей стати и потенциальному интеллекту, мы с довольным Патриком идем дальше.

Отчасти в связи с этим мне вспоминается, как моя матушка привела моего же ребенка в садик. В раздевалке на них долго смотрела чужая бабушка, представительная красивая женщина со щеками и перманентом, а потом строго спросила:

– Это ваша дочь?

– Внучка, – сказала матушка.

– Тощая какая! – пригвоздила чужая бабушка и поплыла прочь, спиной и затылком выражая неодобрение.

– Надо было говорить, что ничейная, во дворе подобрали, – сказала я матушке на днях, то есть много лет спустя.

– Облаять ее надо было по первое число! – неожиданно возразила моя тихая матушка. Подумала и присовокупила: – И укусить.

Про соседа

Я, конечно, в этой суровой реальности беззащитный баран. Точнее, овца. Меня легко испугать, причем потом приходится ловить по кустам или выманивать на еду, чтобы я вышла. На блинчики с мясом хорошо выманивать, на шарлотку еще, или вот на такие маленькие пирожки, в которых капустка и лучок обжаренный.

Но это я отвлеклась.

Так вот: у меня есть сосед. Он большой шутник. Если я выхожу из лифта на своем этаже, а он поворачивает мне навстречу из-за угла, потому что у нас лифт за углом, то каждый раз он говорит мне: «Гав!»

То есть он говорит так: «ГАФ!»

И каждый раз я страшно пугаюсь. Потому что, во-первых, это неожиданно. А во-вторых, это очень неприятно, когда на тебя гавкает взрослый мужчина, а потом радостно хохочет.