Двести третий день зимы - Ольга Птицева

они делали. Хотя поспеть за стремительно пополняющимся сводом запретов было практически невозможно. Логике они тоже не подчинялись. Так что пришлось подчиниться Радионову: если тот сказал, что надо ехать и копать, значит, надо.

– Сейчас красиво, а дальше будет вообще отвал всего, – пообещала Нюта.

Они прошли вдоль забора, дальше от больших ворот, и завернули за угол. Там в сплошной стене находилась скромная дверка, запертая на кодовый замок.

«Только бы не поменялся, только бы не поменялся, только бы не…» – беззвучно твердила Нюта, пока они шагали по направлению к единственному известному ей входу на территорию очистных.

– Пароль банальный, ты легко запомнишь, – наставлял ее Радионов. – Тысяча семьсот шесть – год, когда открылся Аптекарский огород. Потом две двойки, как два лебедя. И потом еще двадцать два двенадцать. А это у нас что? Правильно! Самый короткий день года. Проще пареной репы, так?

Нюта тогда мерзла и злилась. Переться сюда им пришлось до работы, когда рассвет еще даже не занялся. Мороз стоял плотный, через него было невозможно идти, получалось только пробираться.

– Мне-то зачем его помнить? – пробурчала Нюта, пока Радионов тыкал непослушными пальцами в цифры на замке. – Вам легко, вы и запоминайте.

– Да мало ли что со мной, – ответил он, и дверь тут же пискнула, открываясь.

Этот скрип пробрал Нюту до костей сильнее любого мороза. Или не скрип, а понимание, что именно могло произойти с Радионовым. Это самое «что» еще и распадалось на кучу вариантов, один краше другого, но Нюта решила не уточнять, какой из них подразумевался.

– Тут закрыто, – констатировала Тая, первой оказавшись у двери.

– Было бы открыто – зачем бы мы сюда пошли? – отмахнулась Нюта.

Но пальцы над кнопками замка у нее подрагивали. И не факт, что только от холода.

– Семнадцать ноль шесть, – начала она. – Два лебедя. И двадцать второе декабря.

Сзади горячо дышала Тая. Потом перестала, задержала дыхание, пока замок размышлял, пускать ли их. И засопела облегченно, когда тот пискнул, открываясь.

– Фух, – только и сказала она, а Нюта потянула на себя замороженную ручку.

Изнутри им в лица тут же пахнуло теплым воздухом. Это было почти так же невозможно, как выйти из дома за хлебушком, а оказаться в Африке. Нюта, старательно не оборачиваясь, переступила через железный порог. Из подтаявшего снега на голую землю.

– Захлопни дверь, – попросила она делано равнодушно, хотя внутри разливалось тепло – еще большее, чем то, которое исходило от очистных, согревающих землю в радиусе десяти метров от каждого отстойника.

За спиной раздался послушный хлопок. Тая молчала, и этого молчания было достаточно, чтобы оправдать холодный путь по парку.

– Жарко, – наконец произнесла она.

И промерзший автобус тоже оказался оправданным. Нюта глянула на нее через плечо. Тая сняла шапку и расстегнула молнию на куртке.

– Это как вообще? – спросила она, лихорадочно оглядываясь.

Когда Радионов привел сюда Нюту впервые, она была готова упасть и зарыться лицом в коричневую грязь под ботинками. Слова начали складываться в осмысленные предложения минут через пятнадцать, не раньше. А до этого она просто стояла, вдыхала мерзко-сладковатый, но теплый воздух и с удивлением осознавала, что забыла, каково это, когда на открытом воздухе не стягивает кожу на лице. Тая держалась лучше. Только глаза из янтарных стали почти желтыми. И зрачки расширились.

– Вон там очистные скважины. – Нюта махнула рукой в сторону гигантских кругов с водой, занимавших почти всю территорию, огороженную красным забором. – Они фильтруют воду, которую сливают в канализацию этого района. Как холодную, так и горячую. Плюс во время фильтрации скважины чуть подогреваются. Этого тепла суммарно хватает, чтобы растопить снег и разморозить почву.

За почвой они с Радионовым сюда и наведывались. Брали мешки и лопаты. Находили участки пожирней и набирали столько, сколько могли унести. Измученные бесконечной селекцией почвенные запасы института быстро скуднели. В них и при обычных условиях уже мало что выросло бы.

– Сколько законов мы сейчас нарушаем? – спросила Нюта, когда они пришли сюда в последний раз, недели полторы назад.

– Формально – ни одного, – отдуваясь, ответил Радионов.

От усердия у него пропотел свитер, под мышками расползлись пятна, но он все копал и копал, бережно ссыпая коричневую землю в мешок.

– Я проверил все новые законы, приказы, указы и распоряжения. Ни в одном не запрещено брать оттаявшую почву для личных и общественных нужд. Вот если бы здесь был сугроб, а мы его распотрошили, тогда – да. Но был ли здесь сугроб, Синицына?

Он оперся на лопату и весело смотрел на нее. Заразительное злое веселье передалось и Нюте.

– Не было, Глеб Палыч!

– А может, здесь присутствовал снежный настил?

– Нет, Глеб Палыч!

– Или, может, на поверхности земли наблюдалась наледь?

– Никакой наледи, Глеб Палыч.

– Вот и мне показалось, что никакой. Так что копай себе на здоровье, Синицына. И не ссы.

Энтузиазм не покинул их даже в автобусе, куда они ввалились почти без сил, таща на себе по мешку земли. И только когда на них четыре остановки подряд пялилась, почти не мигая, бровастая тетка, решая, видимо, не заявить ли куда следует на странного мужика и его подружку, испачканных чем-то подозрительно мало похожим на снег, они предпочли больше не испытывать судьбу.

– В конце концов, – сказал Радионов на следующий день, уже в институте. – При желании привлечь можно и по обратной силе нового закона.

– Им не впервой, Глеб Палыч, – согласилась Нюта.

– Лучше не отсвечивать, – кивнул он, не зная, что цитирует Славика.

«Ему надо – пускай сам и подставляется!» – негодовал цитируемый, когда Нюта наконец поведала ему о земляных вылазках.

«Он же не для себя старается», – попыталась она защитить Радионова, но переспорить Славика не получалось и в лучшие времена.

«А для тех, ради кого он старается, стараться – вообще зашквар».

Пока Нюта вспоминала, обходя ближайший отстойник справа, Тая присела на корточки и положила ладонь на прогретую землю, задышала мерно и глубоко, будто засыпая. Слушая дыхание, Нюта подошла к яме, которую они с Радионовым оставили после себя, пнула отошедший от основного пласта комок сероватого грунта.

– Воняет тут, конечно, прилично, – подала голос Тая. – Но как же, блин, классно, когда нет снега, а? Классно и странно.

Нюта наклонилась, отколупала кусочек почвы и сунула в карман.

– От нормального быстро отвыкаешь.

Тая хмыкнула.

– Особенно когда это отвыкание законодательно поощряется. – Она поднялась, отряхнула колени. – Что еще интересное здесь есть? Может, жираф изысканный бродит?

– Точно нет.

– Жаль, а то шли мы далёко-далёко – но, видимо, недостаточно. – Тая поскучнела и вернулась к кирпичной стене, оперлась на нее. – У тебя красивое платье, – сказала она. – Очень давно я не гуляла с кем-то в платье.

Нюта одернула подол – он успел промокнуть по краю, и пятна расползались снизу вверх.

– Странно, что их пока не запретили, –