Невероятная очевидность чуда - Татьяна Александровна Алюшина

Галины Орловой и ее сынишки, когда неожиданно образовался-нарисовался на ее горизонте господин Орловский.

Папенька Павла, Андрей Ильич Орловский, как подавляющее большинство комсомолят высшего чиновничьего звена, весьма благополучно поучаствовал в большом «деребане» страны, после развала Союза. И хорошо так поднялся в бизнесе, в основном профилировавшемся на недвижимости и в банковском секторе, – это из официальной деятельности, а о его теневой стороне кто ж вам расскажет, но отметился тоже знатно, не пропустил мимо себя и эти шалые бабки.

Господин Орловский приехал в Санкт-Петербург на встречу с партнерами и… – чудны дела Господни, да и с юмором у Бога все в полном порядке – пришел в студию областного телевидения, где работала Галина Орлова, чтобы сняться в передаче с еще двумя «молодыми бизнесменами».

Встречу с молодыми предпринимателями Галина Викторовна провела великолепно, виртуозно, можно сказать, не обходя и острые, что называется, наболевшие темы и вопросы, продемонстрировав своей выдержкой и спокойствием всем зрителям, и в первую очередь себе самой, высший пилотаж профессионализма, которого она достигла за эти годы!

Андрея Орловского она узнала сразу, как и он ее – ну еще бы им не узнать друг друга, времени прошло не так уж и много. Кто его знает, что испытывал господин Орловский, отвечая на ее вопросы в прямом эфире, а вот у Галины всю программу колотилось сердце и холодели пальцы на руках, но фасон она держала четко – ни одним дрогнувшим мускулом, ни взглядом, ни жестом не выказав своего состояния.

Разумеется, Орловский подошел к ней после съемок – понятно же, что не мог не подойти, – взял ее ладошку в свои руки эдаким доверительным жестом-напоминанием об их близком знакомстве, вывалил на Галочку кучу комплиментов и поностальгировал о прошлом:

– Я тебя часто вспоминал, Галчонок. Ты была такая замечательная девочка, веселая, искренняя, так поражалась и удивлялась всему и так честно, от души, радовалась, распахивала восторженно свои дивные темно-серые глаза, – и спросил: – Как ты живешь? Что карьеру делаешь, вижу. Горжусь, умница, видел несколько твоих жестких, нашумевших репортажей. Если надо, могу посодействовать в продвижении. Может, в Москву? Хочешь, на Центральный канал перевод устрою? – И без перехода, не дожидаясь ответа девушки, продолжил спрашивать: – Ты замужем? Так и мужа устроим на хорошую работу. Дети есть?

Что в этот момент подтолкнуло Галочку рассказать ему о сыне – бог знает. Не иначе попутал кто. Вот так и получилось, что Орловский узнал о своем отцовстве. И тут же изъявил горячее желание немедленно познакомиться с сыном.

– Я хорошо помню нашу первую встречу с отцом, – погрузившись в воспоминания, рассказывал Еве Орловский. – Помню, как он вошел в комнату, как здоровался с каждым членом семьи по мере того, как мама представляла ему родных, и последним подошел ко мне. Мы стояли с ним и долго молча смотрели в глаза друг другу. Он не наклонился, не присел на корточки, чтобы лучше меня видеть, не нависать надо мной, а расположить к себе – нет. Он стоял выпрямившись и смотрел на меня, в глаза, – Павел хмыкнул и крутнул головой, усмехнувшись. – Помню, я подумал в тот момент: «Ну, блин, кажется, у меня охренительные проблемы». И ни разу не ошибся в своих худших предположениях. Уж не знаю, как ему удалось, но папаша мой уговорил-таки маму переехать к нему в Москву и попробовать стать семьей, раз уж у них уже есть совместный ребенок. В то время он уже развелся с первой своей женой и детей не имел, ну и мама была свободна. Но случилась в его прекрасном плане одна закавыка: дело в том, что нашим с мамой родным господин Орловский не понравился ни разу и как-то сильно не пришелся ни по душе, ни по жизни. А уж его родители и вовсе не признали меня как его ребенка и их внука и маму наотрез отказались принимать в качестве его жены. Хорошо, мама перед тем, как переехать, поставила Орловскому условие, что они поживут год без регистрации, посмотрят, что из этого выйдет, и усыновлять меня, признавать он этот год не станет. Обещание он дал, но, не ставя маму в известность, буквально в течение месяца после нашего переезда официально оформил свое отцовство, даже не утруждаясь объяснениями с мамой, обойдясь лишь двумя: «Я так решил, и все. Мне это важно». Вот под девизом «он решил, ему это важно» и началась моя новая жизнь и противостояние с отцом.

– Тяжело пришлось? – с сочувствием в голосе спросила Ева.

– Ну да… – покачал головой Орловский. – Первый год так вообще жесть полная была, какая-то черная, безысходная дыра, тогда мне так казалось. Я три раза сбегал, направляясь в Питер к своим. Но всякий раз меня ловила и находила его служба безопасности и возвращала к отцу. Последний раз они выловили меня уже у нашего дома в Питере.

– Что, прессинговал вас, ломал-перестраивал? – захваченная его историей, сочувствуя тому маленькому мальчику, которым он был в то далекое время, спросила Ева.

– Не то чтобы ломал, но… – старался как можно подробнее объяснить Павел, – как я понимаю, с одной стороны, он проверял запас силы воли во мне и насколько у меня гибкая психика и я стрессоустойчив. А с другой стороны, что я понял гораздо позже, спустя много лет, да еще и при помощи одного моего хорошего друга, крутого психолога, – отец хотел создать из меня того мальчика, того мужчину, которым когда-то истово и горячо мечтал стать сам, будучи подростком. Только вот для выстраивания подобной личности ему не хватило нравственной силы и необходимых базовых душевных качеств. Это не я так красиво формулирую, – усмехнулся Павел, увидев выражение легкого удивления, отразившегося на лице Евы. – Эту заумь научную мне Костя, тот самый мой друг-психолог выдал, а я запомнил, наверное, потому, что она показалась мне ближе всего к истинным причинам из всех тех, которые выдвигал я сам, по которым отец относился ко мне подобным образом и так со мной поступал.

Понятно, что пацанская вольница, которой жил у себя в Питере Павел, закончилась, стоило ему переступить порог огромного дома-дворца в Подмосковье, куда привез их с мамой Орловский-старший.

На следующий же день, как только они переехали из Питера, в здоровенном черном джипе, в сопровождении двух молчаливых амбалов, Павла отвезли в какую-то закрытую больницу, где переодели в пижаму и целый день брали у него всякие анализы, просвечивали в разных чудных аппаратах и заставляли дышать в трубочки. Потом обвесили какими-то проводами на присосках и велели вертеть педали велосипеда, стоящего на роликах,