(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

уволили, финдиректором был. Правда, опаздывал еще много, но уволили только как в «Тишину» попал.

– Учебники еще дорогие стали, книги. Книгу сейчас дешевле тыщи не найдешь иногда.

– У меня вся зарплата на учебники в школу уходит, и конца этому не видно.

– А кого у вас тут?

– Брата. А у него две дочери – ну куда их? С нами живут.

– Катавасия, наверно?

– Не то слово.

– Бумаги заполнять не забываем! Бумаги! Вон ручки лежат!

– Да они засохли все… Девушка, вы скоро?

– Я почти, сейчас…

– Одета еще во всё черное, как на траур… Вы в курсе, что это плохая примета?

– Оставьте в покое уже девочку, у нее отец болен.

– А я о чем! Отец болен, а она уже хоронит!

– Доебались до мышей, ей-богу. До мыши.

– Давайте следующий, кто там!

– А кто последний, девочки?

До Саши добрались через час.

Рыжеволосая сотрудница с родинкой на подбородке критично осмотрела пакет с двумя розовощекими зайцами, потом покопалась в содержимом, что-то пробурчала себе под нос. Потом сверилась со списком, который Саша записала на бланке. Саша ждала, что сотрудница начнет его обнюхивать, но вместо этого она спросила:

– У вас персики почему не в таре?

– Так я только что в магазине купила, – опешила Саша.

– Не положено. Надо в таре.

– Но откуда я возьму ее, тару?!

– Тогда без персиков, – сухо сказала сотрудница. – Или без передачки вообще.

Саша сжала и разжала кулак. На ладони остались красные отметины от ногтей.

– Отцу вынесли приговор, он скоро уедет. Это последняя передачка. Неужели вы не сделаете исключение?

Сотрудница долго молчала, глядя прямо на нее. Взгляд был странный: как будто по ту сторону серых глаз что-то шевелилось, какая-то мысль, но снаружи сотрудница оставалась непроницаемой. Наконец она молча достала из пакета три персика (и три осталось), а потом показала пять пальцев на руке.

– Да у меня нет столько! – опешила Саша. – У меня на карте всего полторы тысячи осталось, и я…

Сотрудница подумала и покачала головой.

Саша вздохнула. Ну, ничего справится как-нибудь. Хорошо, что дома гречка есть.

В изоляторе стоял запах хлорки от помытого пола. Откуда-то тянуло горячей жареной рыбой: обед. Колени вспотели. Почему-то вспомнилось лето, когда-то давно: она сидит на песке, прижав голову к коленям, слушает, как фырчит море, где-то вдалеке орут чайки, да так, что кажется, будто кто-то мучается в агонии. Она кладет руку на песок и чувствует, как он липнет к мокрым от морской воды ладоням. Больше всего ей тогда хотелось, чтобы пляж оказался всего лишь нижним сосудом песочных часов, которые сейчас кто-то перевернет, чтобы измерить время, пока готовится ужин, – и всё это исчезнет, и не нужно будет слизывать с коленок собственные слёзы и слушать, как где-то смеются дети.

В коридоре плакали женщина в бордовом хиджабе и другая, рыжая, волосы горшком, в розовой рубашке, которая перебирала сухими пальцами юбку и что-то бормотала, глядя перед собой в стену.

Очередь на свидания дошла до Саши где-то через час. За спиной закрылась железная дверь, и Сашу повели по коридору, за поворотом которого встретились еще несколько надзирателей. Двое вели в наручниках понурого подследственного с осунувшимся бледным лицом, заросшего короткой щетиной. Зэк то открывал, то закрывал глаза, и вообще выглядел сонным. Надзиратели не обращали на него никакого внимания и обсуждали Украину. Потом из-за поворота появился офицер с громадным, выпирающим из штанов брюхом, и препровождавшая Сашу поинтересовалась, не собирается ли он сегодня дежурить на втором этаже, где заключенные делали ремонт.

– Пф, нашли дебила, – мотая ключами, на ходу бросил надзиратель. – Я, понимаешь, Полиночка, не для того бунты в ИК номер три города Воронежа подавлял, чтобы теперь такой хуйней страдать.

– Но ты ведь еще не дежурил в этом месяце! – с мягким укором сказала она.

Офицер замедлил шаг.

– Хочешь, чтобы я за тебя заступил?

– Ну…

Пузатый фсиновец в ответ закатил глаза.

– Ла-а-адно, – протянул наконец он, махнув пухлой рукой. – Но с тебя гешефт!

– Базару ноль.

Они прошли вдоль длинного ряда комнат для допросов, пустых и распахнутых настежь: в маленькие решетчатые окна было видно, как облака бегут по подозрительно яркому небу.

Комната для свиданий смахивала на большую семинарскую аудиторию. Даже запах в воздухе висел такой же: пыль и мокрые тряпки, а еще почему-то мел. Во всю стену был установлен ряд кабинок со стеклянными перегородками, которые не мыли, кажется, со времен Союза. Саша зашла в одну из них, смахнула со столешницы смятый бычок и приземлилась на стул, который тут же опасно заскрипел. Отца пока не было. На столешнице, помимо недокуренного бычка, лежала и черная телефонная трубка. Последний раз Саша поднимала такую на даче у тети – там стоял допотопный еще дисковый телефон, и маленькая Саша с ощущением, будто совершает таинственный ритуал, вращала дырчатым диском, а в ответ ей шла тишина.

Отца всё еще не было. Сопровождавшая ее сотрудница, кашлянув и достав из кармана жвачку, встала позади кабины и принялась шумно жевать.

– Простите, а вы не позволите нам?.. – повернулась к ней Саша. – Ну, с глазу на глаз.

Та улыбнулась одним уголком рта и молча покачала головой. Наверняка и аппараты прослушиваются, подумала Саша, уже другими глазами взглянув на черную трубку, подсоединенную к толстому металлическому шнуру, который уходил куда-то в пол.

Полчаса Саша провела, глядя в потолок. Телефон мобильный доставать было нельзя, да и связь здесь всё равно не ловила.

В комнату вошла девушка в хиджабе, которая сидела на скамейке в коридоре. Ввел ее по-военному подтянутый фсиновец со вздувшейся на шее жилой. Когда напротив девушки сел мужчина – смуглый, с густыми черными бровями, в спортивном костюме – и девушка заговорила было не то по-татарски, не то по-чеченски, – фсиновец со всего маху ударил кулаком в стенку кабинки. Ударил смачно, слегка замахнувшись, – ему явно нравилось тренировать кулаки.

– Все переговоры исключительно на государственном языке Российской Федерации, – процедил он.

Секунду спустя девушка продолжила уже по-русски, прокашлявшись.

А потом появился отец.

В СИЗО у него был чехол с косметическими принадлежностями, в том числе бритвой. Но станок сломался, так что Саше нужно было купить новый. Каково бриться сломанным станком, было видно по залепленной пластырем ямочке на подбородке. Отец, кажется, догадался, о чем думает Саша, и произнес, махнув рукой:

– Это фигня. Не мог зеркальце нигде найти.

Пришлось читать по губам, но всё было понятно жестами, практически без слов. Он сел напротив и поднял трубку – движения неуверенные, какие-то дерганые: наверное, волновался, и не знал, как начать разговор.

Отец приложил