Лондонские тайны - Поль Феваль

— Кого? Мери? Бедный ребенок! Нельзя не любить его! — сказал Рио-Санто с притворным состраданием.

— Я бы хотел любить ее так, как она того заслуживает, миледи, но между ею и мною стоит ваш образ.

— О, если бы вы в самом деле любили меня, дон Хосе! Если бы я была в этом уверена! — страстно воскликнула графиня.

— Верьте, верьте, Офелия! — вскричал маркиз, воодушевленный внезапным и почти искренним чувством. Если бы я не достиг своей цели, то…

— Вы опять стали бы для меня тем же, чем были прежде, дон Хосе? — с лихорадочной живостью спросила графиня.

— Чем был прежде?! Но разве я переменился, миледи? Чем можно вас убедить? Кто знает, что случится? Излечившись от честолюбия, которое снедает меня, я, может быть, приду опять к вашим ногам.

— И может быть, — повторила задумчиво графиня, — вы принадлежали бы только мне?

— Только вам.

С этого момента графиня стала рассеянна. Все ее внимание заняла одна тайная мысль, в которой заключалась не то надежда, — не то опасение.

— Вечером я еду в Ковент-Гарден, — сказала, наконец, Офелия. — Вы поедете со мной?

— К сожалению, я приглашен в ложу леди Кемпбел, но проводить вас — с величайшим удовольствием.

— Ваше согласие неполно, милорд, однако, я принимаю его. Потрудитесь подождать, пока я оденусь.

Графиня вышла и приказала горничной готовить вечерний туалет.

Когда леди Офелия начала торопливо одеваться, то крайне изумила горничную. Как! Ее госпожа, обыкновенно так заботившаяся о вечернем туалете, сегодня так к нему невнимательна!

— Хорошо, Женни, — сказала наконец графиня, — довольно!

— Не прикажете ли убрать ваши волосы, миледи?

— Не нужно, Женни.

— Не прикажите ли приколоть хотя бы несколько цветов?

— Нет, нет! Погоди, Женни, подай мне письменный прибор.

— Миледи, вы изволили забыть, что милорд…

Офелия сделала нетерпеливое движение и Женни поспешила исполнить приказание.

— Теперь ты можешь удалиться! — сказала графиня.

Женни вышла, исподлобья и с удивлением глядя на свою госпожу.

— Это необходимо… — едва слышным голосом говорила графиня, дрожащей рукою опуская перо в чернильницу. — Он сам сказал, что если бы он не достиг цели… — Она остановилась и положила перо.

— Боже мой! Что мне делать! Я не знаю, следует ли…

Она закрыла лицо руками. Пробыв в таком положении с минуту, она схватила перо и с лихорадочной поспешностью начала писать.

— Франк даст мне честное слово, честное слово джентльмена! — продолжала она. — У меня более нету сил оставаться в таком положении: надежда, которую он подал мне своими словами, сводит меня с ума.

Сложив письмо и надписав: «Сэру Франку Персевалю», — она положила его на туалет и вернулась в будуар.

— Там, на туалетном столе я оставила письмо. Отдай его тотчас же на почту, — сказала она попавшейся навстречу горничной.

Через несколько часов, когда Рио-Санто вышел из коляски у театрального подъезда и подал руку графине, к нему подошел человек, всунул в его руку бумажку и скрылся в толпе. Подымаясь за графиней по лестнице, Рио-Санто взглянул на бумажку и прочел: «N 3, с левой стороны. Княгиня де Лонгвиль».

«Какой счастливый случай!» — сказал про себя Рио-Санто.

Глава двадцатая

ТАВЕРНА «ТРУБКИ И КРУЖКИ»

Немного в стороне от королевского Ковент-Гарденского театра находился узенький переулок Бефорлэнский.

В этом мрачном переулке пред открытием театра бродили толпы оборванных грязных мошенников. Переговариваясь друг с другом, бродяги заходили часто в таверну самой жалкой наружности. Над дверями ее еще держался, на заржавленном железном пруте, обломок вывески.

В первой комнате, стены которой были покрыты паутиной и грязью, находился буфет, содержавший около дюжины стаканов; самые лучшие из них имели только немножко поотбитые края. В общую комнату никто не входил, потому что она была засыпана обвалившейся с потолка штукатуркой. Чистая комната была уставлена грязными столами и стульями.

Эту таверну знали под названием «Трубки и Кружки».

За полчаса до открытия театра две весьма замечательные пары вошли в чистую комнату. Первую пару составляли девушка лет тринадцати и дюжий мужчина лет под сорок, который вел свою спутницу под руку. Молодая девушка представляла собою тип тех развратных несовершеннолетних существ, которые составляют самую отвратительную язву Лондона. Худощавость ее доходила до крайности, а бледность лица худо скрывалась под слишком грубыми румянами. Глубоко впалые глаза были окаймлены синевато-бурой полосой и смотрели без всякой стыдливости. Когда она начинала говорить, рот ее искривлялся и из груди слышался глухой хрип. — Звали ее чахоточной Лу.

Наружность ее кавалера Мичела, не представляла ничего примечательного. Это был обыкновенный лондонский бродяга с красным лицом, от неумеренного употребления эля, и рыжими торчащими волосами.

Вторая пара представляла разительный контраст с первой. Ее составляли высокая женщина с грубым, бесстыдным выражением лица и мальчуган. Женщина, лет сорока, была одета в широкий мужской сюртук и женскую шляпу; ноги ее были обуты в сапоги. Звали ее Медж, она курила из коротенькой трубки. Кавалером ее был известный читателю маленький Снэль, брат чахоточной Лу, любимец капитана Педди О'Крена.

— Здравствуй, старая колдунья Пег, — сказал Снэль, с важностью джентльмена обратившись к хозяйке таверны. — Подать сюда джину! Подать эля и всего, что есть лучшего в вашей трущобе! Я угощаю сегодня!

— Сейчас, Снэлюшка, сейчас, — отвечала с поклонами хозяйка.

Такая фамильярность оскорбила молодого джентльмена.

— Я не Снэлюшка! — закричал он сердито, стукнув кулаком по трехногому столу. — Не разговаривай, а подавай джину, чертова невеста!

Пег улыбнулась, еще раз отвесила поклон и вышла.

— Хочешь пить, Лу? — спросил Снэль.

— Разумеется. Дай мне табаку, Мич.

— Мич, — продолжал Снэль, усаживаясь за стол, — так как ты жених моей сестры, то я думаю позаботиться о тебе. Кто же будет и стараться для сестры как не я, когда отец наш почти нищий?

— Не упоминай об отце, Снэль! — сказала Лу. — Он честный человек.

— Ну, ладно, ладно! Зато он и сидит без хлеба. Да дело не в этом, у меня есть хорошее местечко для Мича… А! Вот и джин явился. Прелестная Медж, не угодно ли откушать за здоровье твоего супруга.

— Моего супруга! — воскликнула Медж с изумлением, вынув изо рта трубку.

— Экой у нее здоровенный голос! — вскричал Снэль, нежно взяв соседку за подбородок. — Крикнет словно из рупора, Разве я не муж твой, моя красавица?