На 100 лет вперед. Искусство долгосрочного мышления, или Как человечество разучилось думать о будущем - Роман Кржнарик

Присмотревшись к таблице повнимательнее, можно заметить, что планирование бывает двух видов. Существуют проекты, воплощение которых занимает много времени, например строительство собора или системы каналов, и, следовательно, требует сложного многоступенчатого планирования, рассчитанного на многие годы. Как правило, те, кто стоит за проектом, хотят завершить его скорее, но часто наталкиваются на финансовые и другие ограничения: нет никаких сомнений в том, что жители Ульма предпочли бы построить собор за пять десятилетий, а не за пять веков. Другой категорией являются проекты, результаты которых должны служить долгое время, например библиотека или хранилище семян[144]. Иногда эти две категории пересекаются, как в случае с Великой Китайской стеной – долгостроем, предназначенным для многих последующих поколений династии Мин. Есть также ряд примеров, таких как водные тоннели в Иране, которые, возможно, не планировались на века, но все же просуществовали долго благодаря успешному обслуживанию из поколения в поколение.

Еще можно сказать, что долгосрочное планирование выходит далеко за рамки строительства соборов и других крупномасштабных сооружений и распространяется на такие области, как государственная политика, наука и культура. В сфере политики есть пример Национальной службы здравоохранения Великобритании, учрежденной в 1948 г. для предоставления бесплатной медицинской помощи грядущим поколениям, которая продолжает функционировать и 70 лет спустя и насчитывает 1,5 млн сотрудников (хотя и испытывает все возрастающую нагрузку из-за таких факторов, как увеличение продолжительности жизни). Среди политических примеров – Европейский союз, начинавшийся с Европейского объединения угля и стали, созданного в 1952 г., которое постепенно превратилось в комплекс долгосрочных институтов управления, сумевших пережить череду экономических и политических кризисов. В 1990 г. в Норвегии был создан Фонд национального благосостояния, аккумулировавший более $1 трлн из государственных доходов, полученных от добычи нефти и газа, для распределения между будущими поколениями, которым, по иронии судьбы, понадобятся эти средства, чтобы смягчить последствия использования ископаемого топлива на окружающую среду (в 2019 г. фонд начал избавляться от акций зарубежных топливных компаний, но больше по финансовым, чем по экологическим причинам). Научные проекты, такие как экспериментальная установка термоядерного синтеза ИТЭР во Франции, и культурные инициативы вроде 10 000-летних часов бесспорно впечатляют, но, возможно, самым поразительным проектом является хранилище ядерных отходов Онкало в Финляндии, рассчитанное на существование в течение 100 000 лет. Впрочем, сможет ли кто-нибудь из присутствующих убедиться в этом?[145]

Кроме того, долгосрочное планирование – это не только инициативы сверху, когда архитекторы, инженеры и другие планировщики материализуют свое видение: оно реализуется и снизу в форме социальных и политических движений. Например, лидеры движения суфражисток, первая официальная организация которых появилась в Манчестере в 1867 г., были готовы к длительной политической борьбе и понимали, что она займет не месяцы и даже не годы. На достижение поставленных ими целей потребовалось более полувека[146]. Таблицу можно дополнить и другими политическими движениями, начиная c тех, что боролись против рабства еще в XVIII в., и заканчивая движениями за гражданские права в США и сегодняшними кампаниями за права коренных народов.

Последний вывод, который можно сделать, состоит в том, что соборный менталитет сам по себе не всегда полезен для нас. Он лежал в основе многих искусственных катастроф и злонамеренных планов. Это не только отсылка к маниакальному плану Гитлера по завоеванию Европы и установлению тысячелетнего рейха или неэффективности советских пятилеток, обернувшейся колоссальными тратами природных ресурсов и отсутствию в магазинах основных продуктов питания при переизбытке лыж и точилок для карандашей[147]. Во всем мире строительство сотен плотин, каналов и дорог за последнее столетие привело к неисчислимому экологическому ущербу во имя «развития» и «прогресса». Произведенного на сегодня бетона хватит, чтобы заключить планету в сферический бетонный саркофаг толщиной 2 мм. (Кстати, на долю цементной промышленности приходится около 5 % мировых выбросов углекислого газа[148].) Помимо этого, существуют печально известные примеры неудачно спланированных городов, таких как Бразилиа. Вначале этот проект получил широкую известность благодаря блестящей модернистской архитектуре Оскара Нимейера, но сегодня Бразилиа считается одним из самых неподходящих для жизни городов, став образцом нефункционального городского планирования XX в. В такой метаморфозе можно справедливо обвинить Ле Корбюзье, чье авторитарное видение послужило источником вдохновения для архитекторов столицы Бразилии – города, спроектированного по единому рациональному плану, спущенному сверху. Его знаменитое изречение говорит само за себя: «План – это диктатор»[149].

Долгосрочное планирование может таить в себе опасность, особенно если навязывается сверху в диктаторском стиле без учета потребностей реальных людей и хрупкости экосистем. Тем не менее преодоление экологических, технологических и социальных кризисов нашей эпохи не может осуществляться на ситуативной, импровизированной основе, лишенной системного подхода. Так как же нам научиться грамотно планировать будущее? Поиск ответов на этот вопрос мы начнем с Японии, которая являет один из самых ярких примеров того, как планирование помогло предотвратить коллапс цивилизации.

Нужны ли нам милостивые диктаторы?

«Сегодняшняя Япония вполне могла быть похожей на безжизненный лунный ландшафт с обнищавшими, прозябающими в трущобах крестьянами, а не на богатое, динамичное, промышленно развитое государство, расположенное на роскошном зеленом архипелаге»[150]. Поверить в такую картину опустошения, нарисованную историком окружающей среды Конрадом Тотманом, довольно трудно, однако на протяжении веков Япония вела себя так, словно нацелилась на собственное уничтожение. Сейчас около 80 % территории страны покрыто лесистыми горами, но в период между 1550 и 1750 гг. ее лесные массивы были настолько вырублены, что страна оказалась на грани экологического и социального коллапса. Доиндустриальная Япония была цивилизацией деревянных построек и зависела от древесины так же, как сегодня мы зависим от нефти. Леса истреблялись ради строительства тысяч деревянных замков, дворцов и храмов. Рост таких городов, как Эдо (современный Токио), вызвал колоссальный спрос на строительную древесину, что привело к ее острой нехватке. Крестьяне видели в лесах источник дров, а расширение сельского хозяйства требовало вырубки обширных участков вековых лесов. Результатом стала эрозия почвы, затопление низин и, как следствие, череда голодных лет, накрывшая Японию в XVII в.[151]

Естественное восстановление лесного фонда не поспевало за этой непрекращающейся экологической войной. В конце концов правящие сёгуны из клана Токугава, проводившие политику военной диктатуры в раздробленной на 250 княжеств стране, осознали, что нужно действовать. Первым делом они законодательно запретили вырубку редких видов деревьев и использование ценных пород древесины для строительства новых зданий. Но законов, которые зачастую просто игнорировались, было явно недостаточно. Поэтому в период с 1760 по 1870 г. сёгуны инициировали одну из первых в мире систематических программ массового плантационного лесоводства. Чиновники платили сельским жителям за посадку саженцев (до 100 000 молодых деревьев ежегодно), а новые законы поощряли эту деятельность, делая деревья прибыльной, хотя и медленнорастущей культурой (обычно между посадкой