На линии горизонта - Диана Виньковецкая

— Как у вас хорошо! Как всё вкусно! Как хорошо в Америке!

Вдруг Сергей произносит с некоторой задумчивостью:

— Если бы нашим, да ихнюю свободу, то мы бы Африку кормили! Тут — кажинный миллионер! Кто работать хочет! А народ ихний разбаловался! Тупые, работать не любят! Работать не хотят!

— Ну, страна‑то богатая, как‑никак, — тихо заметил кто— то из нас, не пытаясь затевать никаких дискуссий.

На это замечание донской казак Сергей Наугольнов произнёс речь, записанную мною без всяких изменений:

— Они — наследники! Первые ихние люди были умные — Джефферсон ихний и Вашингтон ихний, всё и обосновали! А почему богатые? — спросил Сергей, как бы задавая самому себе этот вопрос для осмысливания. И сам себе ответил:

— Деньги у них двести лет не менялись, так и идут! Так и идут!

Сергей встал, вдохнул воздух, положил вилку и салфетку на стол и магическим голосом, достойным великих актёров, играющих королей или Наполеонов, произнёс снова:

— Деньги двести лет не менялись! Так и идут! Так и идут! — И сопроводил эти слова медленным жестом, перекладывая что‑то из одной руки в другую, и прихлопнув обе руки вместе, руками дорисовав вывод, замер: — Так и идут!

Мы смотрели на окаменевшего на секунду Сергея, стоящего с неразжатыми руками и прислушивающегося к чему‑то в пригоршнях сомкнутых ладоней. Даничка прорезал уважительное молчание каким‑то желанием, а Толя подсел к Валечке и начал её расспрашивать:

— Что вы по вечерам делаете?

— Я после работы помогаю маменьке и папеньке по хозяйству, — ответила, смутившись, красавица, тихо взглянув на Толю и медленно прикрыв глаза ресницами. — И ещё я люблю шить, — добавила она.

— Она у нас мастерица, — вмешалась Анна, — всё сама себе шьёт. А как вышивает! Посмотрите, вот эти салфетки — её работы.

— У меня есть швейная машинка, я на ней шью себе платья, а выкройки покупаю у Ронку. Вышивать люблю и ришелье, и гладью по рисункам.

— А как вы свободное время ещё проводите? — поинтересовался Толя.

— Иногда с папенькой и маменькой у Ронку шоппинг делаем.

— Мы её без нас никуда не отпускаем, — сказал Сергей.

— Много тут желающих на дармовщинку, на моё хозяйство позариться… на чужое добро заглядываться! — и посмотрел на Толю, что‑то прикидывая.

Вступаясь за Толю, я его защитила, употребив любимое слово моей бабушки:

— Он самостоятельный и уже работает в Колорадо, геологом.

— Уж больно далече живёт! — сказала Анна.

— Ну, теперь, Анна, подавай чай с нашим клубничным вареньем и сливками, — распорядился Сергей, и я вместе с женщинами ушла на кухню — уносить, приносить… Вернувшись в столовую, я услышала, как Сергей рассказывал об охоте «на турков» — диких индюков:

— У меня, у горах, у глубине, есть дача и эйки земли. Я сделал курлючник, и когда у турков свадьбы, то я засяду в лесу, под кустами, и курлычу, и курлычу. Звук такой, подражательный… Он — турок — обязательно придёт. Он думает, что она его зовёт, и он придёт обязательно. Только жди терпеливо. Он придёт! — сказал Сергей так убедительно, что я ему не могла не поверить.

— Нужно уметь ждать, — и он придёт! Обязательно! Давайте‑ка завтра — на дачу ко мне рыбу ловить! Поедем? А? Сейчас чай пить! — сказал Сергей и потёр руки.

Но не чаем с вареньем и сливками закончилась наша встреча у донского казака, а его игрой на балалайке.

Сергей принёс из верхних комнат балалайку с треугольной декой и грифом, перетянутым цветными струнами. Заиграл правой рукой на щипок и бряцая, потряхивая кистью, а левою, придерживая струны на грифе, перебирал пальцами. Потом пощёлкал по кузову балалайки четырьмя пальцами дробью и такой произвёл на меня эффект, будто бы я опять вернулась на завалинку, где бабушка и её подружки просили меня поплясать под гармошку:

— Дина, иди попляши!

И я выходила «бить дроби». Дроби, дроби, дроби бей!.

Возвращались домой мы с полным багажником редиски, яблок, груш, варенья, с мешком картошки и с влюблённым геологом.

— Боже! Какая красавица! Это один из лучших моих дней в Америке! — говорил Толя. — Вот бы такую жену, как Валечка! Мои родители вот–вот приедут, как они были бы рады такой жене, такой мастерице, такой красавице! Боже! Какая красавица!

Толя думал о Валечке, а Яша — о теории Сергея Наугольного — о накоплении капитала.

— Какой политический эконом! — с восхищением произнёс Яша. — Деньги двести лет не менялись. Так и идут… Так и идут…!

Разбудил нас Толя на следующий день на заре:

— Скорей собирайтесь, поедем к Наугольному!

— Красивее, чем у Ронку, нет мест в Америке! — говорил Сергей, когда мы ехали вдоль подножия Голубого хребта на дачу, все разместившись в его громадном микроавтобусе.

— Да, чудные места — столько простора! — отвечали мы.

— У меня тут эйка, — показывал Сергей куда‑то в даль гор, — и там у меня эйка… А вот и моя речка! — произнёс Сергей, когда блеснула речка где‑то под холмами и скрылась, но мы её догнали, обогнув и спустившись с холма, и подъехали к дому, стоящему на луговой пойменной террасе. Эта луговая терраса, с домом, — островок, — «зажатый» между двумя холмами, уходящими в небеса.

К противоположному берегу реки спускался крутой холм, покрытый лесом; листья кустов и деревьев окунались прямо в воду; речка тесно прижималась к нему, обнажив своё прежнее ложе, где она дотоле долго резвилась, перекатывая горные породы, и некоторые, укатав до ила, бросила тонким покровом на луговой пойменной террасе. Это — мои остатки геоморфологических познаний.

— Тут настоящий рай, — сказала Анна; — ничего не слышно, кроме пения птиц и деревьев. Послушайте!

По звукам я не могла определить, кто есть кто в птичьем царстве, наполнявшем пространство разными звуками, хотя в университете и была практика по ботанике и зоологии, и нас водили ночью в Петродворцовые парки, для зачёта — узнавания: кто из птиц как поёт. Я запомнила и узнала одного только соловья, а остальных мы придумывали сами, никто не может узнать пели они или нет, были они или не были? также — и с растениями с латинскими названиями деревьев и трав, запомнила только одно — Betula verucosa — Берёза обыкновенная.

Американские птицы были весёлые и нарядные и заполняли всё воздушное пространство свистами, щебетом, всплёсками, радостью. Речка выглядела, как рай для рыб: вода была мутно–жирная, с жёлто–белым оттенком; видно выше речка размывала тонкие лёсовые породы и переносила их куда‑то к океану.

Сергей отвязал лодку, привязанную к небольшому причалу, и раздал всем удочки с насаженными червями— приманками, купленными в специальном магазине. Опустив своего червя в воду, я заметила, как он привлёк внимание прожорливых рыбок, и, вытащив леску, увидела прицепившуюся рыбку.

— Вот и попалась, вонзился крючок мой!

— Плохонькая у тебя рыбка, — сказал Сергей, — сюды клади в ведро для варки. А та, что пожирнее, пойдёт во фризёр — туды. Одних посушим, других поварим, третьих повялим, — распоряжался Сергей.

— Какая изумительная рыба! — восхищённо сказал Толя, взяв за жабры большую рыбу — видно, только в высоких горах ловится такая!

— Да разве это рыба!? Ты не видел настоящую рыбу с Дону! — заворчал Сергей и махнул рукой.

— Я в тех местах работал, и нет уже рыбы на Дону. Всё химические отходы загубили, — ответил Толя.

— Нет! Не может быть! Есть на Дону рыба, — возражал Сергей. — Есть!

Но Толя почему‑то настаивал, что нет там рыбы, что угольные химические заводы сбрасывают в Дон отходы, и рыба вся передохла. Сергей же, не обращая внимания на Толины слова, продолжал:

— На Дону рыба играет, как перелив! С батькой по росе наловим… Аж поёт… Есть там рыба. Есть!

— Толя, — сказал Яша, — человек не мог бы и жить, если бы не измерял действительность вымышленным миром безусловного.

Валечка и Анна быстро очистили плохонькую рыбку и побросали в котёл для ухи. Некоторые из рыбных представителей были развешаны на солнышке, другие пошли во «фризёр».

Запах от ухи наполнил всё пространство около дома, где мы расположились на скамейке, и вытеснил все другие запахи, идущие от лугов, трав, реки. Я уже не смотрела на кручи холмов, в ожидании серебряного раствора с рыбками. А Яша и Толя ещё восхищались просторами.

— Просторы, просторы! — укоризненно произнёс Сергей. — Сколько крайму на этих просторах! Мы тут Валечку без пистолета не отпускаем по просторам. С преступниками они сколько возятся! Некоторых давно надо отстрелять, а их — на свободу, — гуляй! Дважды и трижды провинившиеся должны хорошо сидеть. Порядок нужен. А то возятся, возятся с ними, — а их уж давно казнить надо.

Ялта попытался что‑то сказать про гуманность и про плату за свободу. Сергей был полностью невозмутим и убеждён в правильности своих суждений и обратился к нам с таким вопросом: