«Контрас» на глиняных ногах - Александр Проханов

Они подплыли к скалистому острову, накрытому пышными зелеными купами. Из зеленого войлока бурных зарослей, переполнявших остров, свисавших на каменные откосы, подымался полосатый маяк с хрустальной граненой головой. Большими, седыми от соли ракушками на прибрежных камнях было выложено: «Контрас» не пройдут!»

– Здесь, на Эль Кордон, находилась резиденция Сомосы. – Сесар вслед за Белосельцевым медленно подымался по вырубленным в камнях ступеням. – Когда он приезжал в Коринто, отдыхал в этом доме на неприступном острове. Мы взяли его штурмом и разорили берлогу диктатора.

Длинное, под красной черепицей строение напоминало не дворец, а большой добротный крестьянский дом. Во все стороны открывался безбрежный, выпуклый, как огромная голубая линза, океан. Росли деревья с корявыми, вывернутыми океанским ветром суками, на которых скакали птицы, перевертывались вниз головой, обклевывали сочные оранжевые плоды. Стоя в тени, под черепичным навесом, вдыхая душистый теплый ветер, Белосельцев снова подумал: какая благодать, какое единство воды, земли, неба, сотворенных чьей-то просветленной, любящей волей.

От Сомосы, от дорогого убранства виллы ничего не осталось. Там, где прежде были дорогая облицовка из редких пород дерева, мраморные камины, хрустальные люстры и удобная мебель кабинета, гостиной и спальни, теперь у стен стояли грубо сколоченные солдатские топчаны, лежали каски, автоматы, подсумки. Радист, не отвлекаясь на вошедших, работал на рации. Стены были испещрены революционными воззваниями, в потеках копоти, словно атаковавшие здания сандинисты огнеметом выжгли ненавистную начинку, изгнали дух диктатора пулями и огненным факелом, исписали стены заклинаниями, чтобы дух никогда не вернулся. И только высокое туманное зеркало в старинной золоченой раме погрузило Белосельцева в свое тусклое усталое серебро, слило его отражение с другими, побывавшими здесь до него.

– Орудийные установки на другой оконечности острова. Метров шестьсот отсюда, – объяснил сержант. – Я вас провожу. Катер немного задержится, нужно отремонтировать двигатель.

На пологом откосе, перед океанским простором, дерн был срезан. Краснели рытвины траншей. В капонирах, дулами в океан, целили скорострельные четырехствольные установки. Громоздились ящики боеприпасов. В длинной гибкой ленте, постеленной на траве, как половик, желтели зубья снарядов. Солдаты в касках выстроились у пушек, наблюдая их приближение. Белосельцев пробегал глазами по их гибким, худым телам в пузырящейся форме, сквозь которую дул теплый сильный ветер, струилась солнечная синева.

Командир батареи, плохо выбритый, искусанный москитами, двигал желваками, рассказывал Белосельцеву, как батарея встретила прорывавшийся к порту самолет:

– Это был «Т-28», бомбардировщик. Прорывался с моря, на бреющем полете, над самой водой. – Командир вел по океану маленьким испачканным пальцем. – Мы отсекли его огнем, заставили изменить курс и отогнали обратно в океан. Мы заметили дым.

Белосельцев слушал рассказ, представляя, как грохотали зенитки, трепетали от выстрелов пламенеющие стволы, трассы прижимали атакующий самолет к волнам, заставляли его маневрировать, сбивали с боевого курса, и машина, удаляясь, с седым шлейфом дыма, с белым шлепком упала в океан. А сам зорко осматривал позицию, мысленно оценивая эффективность обороны, возможную плотность огня, явно недостаточную для противодействия палубной авиации, которая, подымаясь с авианосца, меняя ракурс атаки, с легкостью прорвет зыбкую ПВО сандинистов, нанесет удар по порту.

– Покажите, как действует ваш расчет в случае воздушной тревоги, – попросил Сесар командира, видя, что Белосельцев открывает фотокамеру.

Зенитчик повернулся к солдатам, делая зверское лицо, выставляя вперед челюсть и скаля желтые зубы:

– Воздух!.. Самолет в секторе!.. Угол!.. Дистанция!.. Заградительным!..

Сорванные его рыком солдаты метнулись к пушкам, осаживали орудия на подпятники, вклеивались, влипали в установку, крутили колеса и рычаги, вели раструбы стволов по голубому простору океана, припадали к окулярам прицелов. Белосельцев кружил вокруг них, снимал с разных сторон, ловил в объектив их быстрые, в царапинах и железных метинах руки, худые, втиснутые в металл тела, одновременно снимая позицию, подступы к острову, готовя серию снимков, которые лягут на стол аналитиков, дополняя картину военных действий на латиноамериканском континенте, куда он, разведчик, был послан добывать драгоценную, недоступную другим информацию.

Сделал молниеносную серию снимков, глядел на потных, тяжело дышащих солдат, выстроившихся у орудий. Среди снимков не было того, единственного, в который залетела бы молниеносная искра, превращающая агентурное донесение в фотошедевр. Не было реального атакующего самолета. Не было трепещущих факелов. Не было на лицах солдат светотени, отделяющей жизнь от смерти.

– Вы ожидаете десант морских пехотинцев на остров? – Белосельцев закрывал окуляр, полагая, что снимать больше нечего.

– Гринго пойдут сюда, – ответил командир, проводя испачканной ладонью по потному, изъеденному москитами лбу. – Их морская пехота пойдет на наш остров. Их самолеты устремятся на наши орудия. Мы первыми примем бой. Будем биться до последнего снаряда, до последнего солдата, даже лопатками. Наши мертвые товарищи станут хватать морских пехотинцев за пятки, грызть зубами. Если гринго и пройдут по нашему острову, то только по нашим спинам, когда все мы будем бездыханны… – И вокруг усталого, некрасивого лица командира вдруг образовалось едва уловимое свечение, и Белосельцев подумал, уловила ли его фотопленка это мистическое сияние подвига.

Они возвращались с Сесаром к причалу по узкой тропке, цепляясь за колючие травы, окруженные со всех сторон синевой. Внизу, где кончалась зелень, обрывались скалы и жарко желтела отмель, подымался прибой, сворачивая океан в белые пышные рулоны, кидал на песок, разваливая на жидкие стеклянные ломти, снова выкатывал могучие белые завитки. Вырывая ногу из цепких зеленых объятий, следя за большой золотистой бабочкой, проносимой ветром, Белосельцев подумал: как было бы удивительно пожить на этом острове одному. С сачком провести в раю несколько дней, о которых потом вспоминать целую жизнь.

– Видите, стена, Виктор? – Сесар показывал на сложенную из камней, обмазанную бетоном стенку, выступавшую из зеленой травы, седую от соленого океанского ветра, пятнистую от поселившихся на ней розовых и желтых лишайников, с крохотным голубым мотыльком, присевшим на теплый камень. – У этой стенки по приказу Сомосы расстреливали сандинистов. Их пытала и допрашивала охрана, пока Сомоса с друзьями обедал на вилле и пил вино. Потом с гостями он приходил сюда и смотрел, как расстреливают наших товарищей. Трупы отвозили в море, привязывали к ногам камни и топили, чтобы не осталось следов.

Словно в солнечном теплом воздухе промчалась летучая тень от птицы, затмившей солнце. На райском острове – бетонная стенка, избитая пулями, и на выбоину опустился маленький голубой мотылек.

Они присели на траву у стены, окруженные выпуклой синевой океана, и потревоженная трава пахла пряными, маслянистыми ароматами.

– Я хотел расспросить вас, Виктор, о вашей революции. – Сесар устремил на Белосельцева серьезный вопрошающий взгляд, желая угадать ответ на еще не заданный вопрос, прочитать его на лице Белосельцева, которое было достовернее любых прочитанных о Советском Союзе книг. – Что было потом, после того как вы сломили противника? После вашей «Авроры» и Гражданской войны? Что было после последней выпущенной по врагу пули?

Белосельцев смотрел на близкий смуглый лик человека, в его умный, ищущий, желающий правды взгляд, в котором были наивная вера и требовательность, упование на неизбежное завершение невзгод, на будущий свет, искупающий жестокость нынешних дней. Революция, кипящая на этом континенте красных гор, изумрудных вулканов, белой пены прибоя, оглядывалась на другую революцию, совершенную среди русских лесов и полей, на его, Белосельцева, Родине, которой он, военный разведчик, верой и правдой служил. И прежде чем ответить Сесару, предложить ему извлеченные из хрестоматий и учебников истины, Белосельцев попытался представить, что испытало поколение победивших революционеров, которые вдруг замерли в седлах боевых коней, остановившихся на побережье Крыма, поднялись в рост из окопов на польской границе, оторвали глаза от орудийных прицелов, глядящих в маньчжурскую даль. Ибо некого было рубить и стрелять, и кругом в дымах разоренных селений лежала огромная опустошенная страна, которую предстояло превратить в Рай Земной, на костях и золе, построить его по таинственным чертежам, изложенным в сказаниях пророков, откровениях мыслителей и провидцев, в замыслах теоретиков, что, как вещие огоньки, мерцали на остриях обнаженных сабель.