Лунные бабочки - Александр Экштейн

Глава третья

Игорь Баркалов и Степа Басенок стояли в кабинете полковника Самсонова и, тщательно подбирая слова, объясняли ему, почему московский полковник Хромов отправил их отдыхать в Сочи по служебной разнарядке, то есть бесплатно.

— Там, в Москве, генералы за свой счет к морю отдыхать едут, никаких им служебных, а вы раз, и в Сочи, да?!

— Нет, — отрицал Игорь Баркалов, — мы попали под сугубо случайную поощрительную акцию Министерства внутренних дел.

— Это как? — не понял Самсонов. — Мимо вас министр проходил и две путевки в пансионат «Витязь» машинально в руки сунул?

— Да, — кивнул Степа Басенок, — примерно так.

— Вот видите, — неожиданно успокоился Самсонов. — Я вам уже давно говорю, что чем дальше от начальства, тем слаще сахар и горше хрен. А теперь скажите мне, где Савоев? Степа, ты ему без моего ведома поручал задание?

— Поручал, — кивнул Степа, — по розыску пропавших девушек и сбору информации о личности ростовского доктора. Я докладывал вам об этом.

— Правильно, — согласился с ним Самсонов, — докладывал. Но не до того, а после, то есть тебя можно уволить за превышение служебных полномочий и тут же, прямо в кабинете, арестовать. Савоев пропал, его автомобиль, точнее, автомобиль его отца, обнаружили брошенным в лесопосадке, неподалеку от археологического музея «Танаис» в Сущенковской. Так что вполне возможно, и тело его где-то неподалеку зарыто.

— Исключено, — отмахнулся от невероятного предположения Степа Басенок, — хрен его закопаешь. А где Стромов? — вдруг заинтересовался он. — Он его видел последним.

— Видел, — кивнул головой Самсонов, — его многие видели, и всех уже допросили. Но Россия велика, всех не допросишь, так что, — он неодобрительно оглядел оперативников, — переоденьтесь, курортники, и приступайте к поискам Савоева.

Слияние мента и ангела, наложение космического всезнания на бесшабашную молодую отвагу провинциального оперативника, нечто недосягаемо-божественное и бесцеремонно-мудрое поселилось в Славе Савоеве. Свернулось клубком в области сердца и, слегка прищурившись, задремало…

Приазовская степь бросала в сторону молодого высокого человека пригоршни слабого теплого ветра, наполненного печальным и равнодушным запахом трав. Пасший стадо коров Серсемыч, генетически блеклый мужичок из станицы Сущенковской, более известной почти всей Ростовской области и миру как место, где находится историко-археологический музей под открытым небом «Танаис», смотрел на приближающегося к нему человека с двойственным чувством. Во-первых, мало ли кто по степи ходит, а во-вторых, неплохо было бы куревом разжиться. Коровы, умиротворенные полуденной жарой, лежали в низине, а сам Серсемыч, терзаемый привычным нездоровьем, полулежал, подстелив ватник, на невысоком холме. Приазовско-донская степь буквально усеяна такими холмами, придающими местному ландшафту стильную волнистость. Рядом с пастухом лежал, высунув от жары язык, Аржек, старый, но все еще достаточно сильный огромный пес, смесь алабая и овчарки, высокопрофессиональный пастух и верный друг. Серсемыч лениво удивился тому обстоятельству, что Аржек никак не отреагировал на приближающегося к ним человека. Обычно он мчался незнакомым навстречу, предупреждающе взрявкивая и останавливая их на подступах к стаду, разрешая движение лишь после команды хозяина. Сейчас он положил на передние лапы голову и прикрыл глаза. «Значит, хороший человек идет, — успокоился Серсемыч, подслеповато щурясь в сторону путника. — На Ивана, плотника из Недвиговки, похож». Аржек по-прежнему никак не реагировал, даже не взмахнул хвостом, лишь как-то слишком уж сильно прижался могучим телом к земле. Молодой человек поднялся на вершину, молча кивнул Серсемычу и оглядел окрестности. Пятнисто-желто-зеленая волнистая степь, еще не разбежавшаяся до бескрайности из-за близости станицы, железной дороги и шоссе Ростов — Таганрог, походила на приевшуюся тайну.

— Заблудился, что ли, мил-человек?

— Сам ты заблудился, — усмехнулся молодой человек, присаживаясь возле пастуха на землю, — и притом давно.

— Да уж, — окончательно успокоился Серсемыч. — Как родился, сразу же и заблудился, — охотно согласился он с утверждением незнакомца и, со свойственной для селян юга России неосознаваемой мудростью, добавил: — Это со всеми людьми случается рано или поздно.

— Родился? — Молодой человек пристально посмотрел в глаза пастуха и покачал головой. — Умер ты, только не понимаешь этого.

— Оно конечно, — не замедлил обидеться Серсемыч, — мы люди простые, от зари до зари в навозе да земле, не видим настоящей…

Но он не успел сформулировать обиду до конца. Аржек несколько раз вздрогнул, поднялся с земли, обошел вокруг сидящих и, остановившись напротив молодого человека, пристально посмотрел ему в глаза.

— Не торопи, — осторожно отпихнул пса юноша, — и вообще это не твое дело.

— Ишь ты! — Серсемыч с каким-то испуганным удивлением посмотрел на странного человека, пришедшего к нему из степи. — Вы с собакой словно и не с собакой разговариваете.

Молодой человек усмехнулся и положил руку на голову Аржека.

— Видишь ли, жить в трехмерном мире очень скучно, особенно если ты создан для жизни в шестимерном мире. Поэтому люди так часто недоумевают и иногда вспоминают о звездах. Собаки же, — он потрепал пса за холку, — о звездах думают беспрерывно.

— Да-а, оно конечно, конечно, оно, ну да, это вот оно конечно… — намертво, до меловой бледности, перепугался Серсемыч. — Я вот как бы, ну да, тоже вот, — он ткнул пальцем в коров, дремлющих в центре полуденного зноя, — служил полгода в стройбате. А вот, — от страха Серсемыч осмелел, — насчет сигаретки «Прима» или так, сигарки какой-нибудь, слабо, а?!

Молодой человек извлек из кармана сторублевую купюру и, сунув Серсемычу, сказал:

— Сходи купи, а я за коровами пока посмотрю.

— Ага, — готовно вскочил Серсемыч, — я мигом. — И, не оглядываясь, почти бегом, заспешил в село, даже не заметив, что выронил деньги.

В этот момент Серсемыч не думал ни о сигаретах, ни о коровах, ни тем более о звездах. Все его помыслы были устремлены к встрече с органами правопорядка. Благо что в селе есть человек в форме, участковый Федюшин, капитан милиции и казачий ротмистр по совместительству.

Капитан Федюшин смотрел на двигатель под поднятым капотом своего подержанного «опеля» и задумчиво вытирал вымазанные мазутом руки, когда во двор вбежал пастух Серсемыч.

— Петрович, твою мать, — завопил Серсемыч, бросаясь к Федюшину, — дай скорее сигарету, а то я волнуюсь, как синее море!

Капитан флегматично сплюнул на пробегающего мимо куренка и кивнул головой на салон «опеля»:

— Там, на сиденье, пачка.

Серсемыч подскочил к раскрытой двери, схватил пачку сигарет «Ростов», закурил, глубоко затянулся и, выпуская дым изо рта, сообщил:

— Маньяк.

— Кто? — удивился молодой ротмистр и флегматично пообещал, склоняясь над двигателем: — Ты у меня сейчас тумаков наполучаешь.

— Маньяк в поле, — ткнул рукой в сторону выпаса пастух. — Страшен в своих словах и помыслах. Городской, зараза.

— Говори внятнее, — досадливо поморщился участковый, отрываясь от ремонта.

— Я видел его портрет на доске «Разыскивается преступник» в Неклиновке, — сразу же взял быка за рога Серсемыч. — Это он. Сидит сейчас на моем бушлате, а может, и не сидит уже, а безвинную скотину жизни лишает. Вот, — он показал Федюшину сильно сжатые большой и указательный пальцы, — даже деньги на сигареты дал, лишь бы я пост покинул. Так что бери-ка ты, Петрович, оружие свое и в бой, а я домой за берданкой сбегаю.

— Я тебе сбегаю, — одернул Серсемыча невозмутимый ротмистр, вытирая руки ветошью. — Будешь месяц по-пластунски передвигаться. Пошли. — Он положил ветошь на крыло машины и пошел через огород в сторону выпаса, предупредив пастуха: — Если что, на глаза не попадайся.

— Ишь ты, не попадайся, — сварливо затрещал Серсемыч, еле поспевая за широко шагающим высоким капитаном. — Не по-милицейски ведешь себя, Петрович, я бдительность проявляю.

— Вот я и говорю, — терпеливо объяснил флегматичный ротмистр. — Плеткой огуляю за бесперспективную бдительность.

Слава Савоев, именно он и был тем молодым человеком, который до смерти напугал Серсемыча, стоял на вершине холма и смотрел на солнце не щурясь, словно это было яблоко на ветке. Рядом с ним сидел на задних лапах огромный Аржек и смотрел на Славу, глаза у него слезились. Слава Савоев понимал, что с ним произошли какие-то непонятные изменения, но не удивлялся этому, принимал как само собой разумеющееся. В нем действовала бесстрастная, холодная и деятельно-циничная эмоция, не подавлявшая личность, а просто не обращавшая на нее внимания, позволявшая существовать рядом с собой и делать все, что ей заблагорассудится.