Лунные бабочки - Александр Экштейн

В эту же ночь, когда самое странное, серебристо-седое море земли, Азовское, лениво отсылало свои волны на берег возле села Нахапетова, входящего в рыболовецкий комплекс АО «Приазовское», и медленно, с легким шепотом, вбирало их обратно, Анастасия Гансовна Волчанская, в девичестве Величковская, супертелохранитель упреждающего действия категории «солнечный убийца», нейтрализатор класса «Черная вдова» по кличке Малышка, любящая жена и заботливая мать, впервые со времен своего детства в станице Георгиевской вспомнила о Боге и перекрестила спящего сына.

— Даже так? — удивился, внимательно посмотрев ей в глаза, Григорий Прохорович Волчанский, нынешний владелец контрольного пакета акций АО «Приазовское», крепкий хозяйственник и грамотный бизнесмен, повысивший уровень жизни жителей трех сел, входящих в АО, почти в четыре раза, а на самом деле «солнечный убийца» по кличке «Улыбчивый».

— Даже так, — кивнула головой Малышка и улыбнулась мужу. — В этом что-то есть. Я почувствовала энергетику.

Отец и мать посмотрели на спящего в кроватке сына. По его лицу пробегали блики сновидений, и он то грозно хмурился, то печально и всезнающе улыбался. Далее произошло то, что могло бы свести с ума любых других родителей, но только не таких, как Малышка и Улыбчивый. Ребенок вдруг открыл глаза, и родители восхищенно вздрогнули, радостно и самодовольно улыбнувшись сыну. Один глаз у него был черного цвета, и в его глубине угадывалось присутствие зодиакальных созвездий, а другой — аквамариновый, цвета моря. Через мгновение ребенок закрыл глаза, повернулся на бок и вновь уснул.

— Надеюсь, люди скоро вспомнят о своих грехах, — улыбнулся Улыбчивый жене.

— Надеюсь, — эхом откликнулась Малышка…

В эту ночь в городе Таганроге Шадская Капитолина Витальевна, преподаватель музучилища, самая оригинальная саксофонистка города, тоже вздрогнула во сне и широко открыла глаза навстречу темноте спальни. Ей показалось, что в соседней комнате кто-то трижды ударил в большой бронзовый гонг, которого там не было и не могло быть. Капитолина Витальевна относилась к чрезвычайно редкой категории тридцатилетних женщин, которых в народе почему-то называют ведьмами, хотя никто толком не знает, что это такое. Не знала о своем ведьмовстве и Капа. Она медленно опустила ноги с постели и, не зажигая свет, вышла из спальни в соседнюю комнату. Так и есть, Капитолина Витальевна в глубине души ожидала этого и не ошиблась. Старинное зеркало в позеленевшей бронзовой оправе, которое она несколько недель назад приобрела при помощи и за деньги Саши Углокамушкина в комиссионном магазине в Гоголевском переулке, отражало в себе луну. «Интересно, — подумала Капа, садясь перед зеркалом, стоящим на бронзовых лапах грифона посередине стола, — почему некоторые старинные зеркала не тускнеют со временем?» Она посмотрела на свое отражение и неожиданно увидела, что в зеркале перед ней не она, а ее призрак, действующий самостоятельно и независимо, ибо, когда она провела ладонями по своим волосам, отражение не сделало этого…

…Слава Савоев оторвал свое лицо от хазарского окошка в другое небо, и оно сразу же захлопнулось. Лишь пыльный камень и равнодушную яму, полузасыпанную землей, увидели его глаза. Вставая во весь рост, Слава Савоев как бы по-прежнему был Славой Савоевым, но его удивляло и сбивало с толку хладнокровное знание сути, с которым он смотрел на мир. Новосотворенный Слава вышел из хазарской могилы и увидел рядом с ней… стоящего на коленях Серсемыча, молитвенно сложившего руки и глядевшего на него фанатично-умиленными глазами. По лицу Серсемыча катились слезы. Он возносил молитву восставшему из праха капитану Славе Савоеву. Аржек, словно восторженный щенок, время от времени вставая на задние лапы и воздевая к небу передние, носился вокруг излучающего сияние оперуполномоченного и, судя по всему, был счастлив…

Такого Серсемыч не мог даже представить. Когда он и Аржек стали приближаться к холму, от которого исходило свечение, Серсемыч еще предполагал, что этому можно найти нормальное объяснение типа мощного фонаря с аккумулятором у доморощенных охотников, высвечивающих в ночи зайцев, но когда он подошел к холму почти вплотную, перед ним восстал, словно серафим в свете небесном, его дневной знакомец, и Серсемыч как подкошенный рухнул на колени.

— …Ангел небесный, — плакал Серсемыч, воздевая к Славе руки. — Возьми меня с собой, забери из этой юдоли!

— Гав-ав-юю! — выкрикивал носящийся вокруг Славы старый Аржек.

Но Слава был настолько далек от станицы Сущенковской Неклиновского района Ростовской области, что даже не сразу понял уверовавшего в него пастуха, а поняв, повернул к нему лицо, в мягком сиянии постепенно успокаивающихся амброзианных эолов похожее на иконописный, облагороженный скорбью и печальной мудростью лик.

— Посланец небесный, ангел, — шептал потрясенный Серсемыч, — возложи на меня руки, отгони от меня судьбину неудачную.

— Я не ангел, — отверг Слава Савоев непривычные для него обязанности, спускаясь с холма, и, проходя мимо пастуха, положил на его склоненную шею руку. — Я мент, старший оперуполномоченный уголовного розыска.

И он на ходу погладил по голове подбежавшего Аржека, оставляя на его шерсти, как и на шее Серсемыча, уже начавшие потихоньку истаивать искорки амброзианных эолов. Слава не останавливаясь пошел в сторону ночи, удаляясь все дальше и дальше, и вскоре возле холма остался лишь потрясенный убогий пастух, стоящий на коленях. Огромный пес Аржек заскочил на вершину холма и застыл на фоне звездного неба, глядя вслед ушедшему ангелу. Легкие, едва заметные немногочисленные искорки, оставленные ладонью Славы Савоева на шее, волосах Серсемыча и шерсти Аржека, осторожно проникли через кожу человека и собаки и ушли в их тела.

Этот день войдет в историю станицы навсегда. Из уст в уста будут передавать жители Сущенковской, близлежащей Недвиговки и даже Синявской о чуде и о странных делах Господа. Долго будут поминать к слову, покачивая головами, о лихом и славном казаке Мишке Трофимове, Михаиле Серсемовиче…

Утро выдалось солнечным. Выгоняли из дворов подоенных коров, и они стекались к пустырю на краю станицы. Задымились трубы летних кухонь. Раннее утро в селах юга России — разгар рабочего дня, и поэтому бабы, пригнавшие коров на пустырь, возмущались от всей души.

— Ну все, — сказала востроносая, худая и черноволосая, — запил Лушпайка, зараза такая. У него вчера сто рублей было, на десять бутылок самогона.

— Все мужики как мужики, — откликнулась круглолицая, пышная и русоволосая, — пьют по праздникам да вечером, а наш пастух — когда деньги есть.

— Так он рази мужик? — возразила ей востроносая. — Он Лушпайка, не зря же от него Натаха сбежала.

— Черный рот у тебя, Варвара, — осуждающе покачала головой круглолицая, — поганый. Рази можно над убогим издеваться?

— Это у кого черный? — радостно, в предвкушении скандала, затараторила востроносая. — Корова! А сама все на мово Кольку поглядываешь. У, дурища, на кой ляд ты ему, морда у тебя как сковородка, жалелка, тоже мне. Да тебя Витька взял-то, что ты забрюхатела, и дочка твоя, корова, ходит в туфлях порванных. Интересно, куда вы деньги, что наворовали на ферме, деваете? Иди сама коров паси, можа, ты и ночью Серсемыча пожалеешь…

Востроносая оборвала монолог и заорала во все горло, ибо стоящая позади спорящих пожилая казачка атлетических габаритов Ангелина перетянула ее хлестко и с оттягом кнутом, которым пригнала своих трех коров в стадо.

— Как тебе не стыдно, Варвара? — упрекнула она востроносую, которая вмиг замолчала, но не от стыда, а от того, что на мгновение потеряла дар речи от неожиданности и гнева. День явно не удавался.

— Я!… Я!… Я!… — никак не могла начать атаку на Ангелину обвиненная в бесстыдстве Варвара. — Да я тебя…

Но тут же запнулась, увидев широко раскрытые глаза Ангелины, устремленные куда-то за ее спину. Она резко обернулась и тоже замерла. Непонятная, торжественная тишина, даже коровы перестали мычать, установилась на этом пятачке земного шара. К стаду, со стороны степи, спускался по склону Серсемыч, рядом с которым бежал огромный густошерстый молодой пес с умными и странно большими глазами зеленого цвета. У пригнавших на выгон коров молодаек вспыхнул в глазах огонь бескомпромиссной и готовой на подвиг заинтересованности. Застыли с открытыми ртами только что подошедшие на шум участковый Федюшин, муж востроносой Варвары, и ветеринар Осмолко, муж Ангелины. Никто не сомневался, что по склону спускается Серсемыч, но это был не он. Викинг, наполненный упругой, стремительной мощью воина, с отчетливым светом мужества в чертах красивого лица шел им навстречу. Викингом, воином, князем, а не Лушпайкой подошел к своим землякам Серсемыч, и можно было не сомневаться, что теперь-то он справится с земной юдолью, оседлает капризного скакуна удачи и человеческого счастья, а мы оставим его на время, ибо влекут нас другие дороги, зовут другие судьбы и люди, манят другие миры и тайны…