Спасти Кремль - Елена Ленковская

В просторной избе главнокомандующего натоплено. За дощатой перегородкой у печи стоит походная кровать. Грузный старик в расстёгнутом мундире сидит на широкой лавке у стола, устало ссутулившись. Это сам его сиятельство князь Михаил Илларионович Кутузов…

Скрипнула дверь. Кутузов тяжело поднялся, неторопливо приглаживая встрёпанные седины. Адъютант пустил в горницу прихрамывающего молодого офицера, и скрылся в сенях. Офицер, испросивший встречи с главнокомандующим с глазу на глаз, вытянулся, вперив восторженный взгляд в старого полководца. Он почтительно поклонился в знак приветствия.

— Что тебе надобно, друг мой? — спросил Кутузов, пристально глядя на юношу.

На смуглых скулах уланского поручика зажёгся румянец. Он ответил несколько витиевато, но решительно:

— Я желал бы иметь счастие быть вашим ординарцем во всё продолжение кампании и приехал просить вас об этой милости.

— Какова же причина такой необыкновенной просьбы?

Поручик с жаром рассказал о случившемся. О незаслуженном оскорблении. О том, что родился и вырос в военном лагере. О том, что любит военную службу со дня своего рождения, что готов кровь пролить на благо отечества. И вот, репутация храброго офицера позволяет ему надеяться…

Последние слова вызвали на спокойном лице главнокомандующего лёгкую усмешку. Поручик в замешательстве умолк. Кутузов снисходительно ждал, когда улан закончит свою речь.

Офицер покраснел до ушей:

— В Прусскую кампанию, ваше высокопревосходительство, все мои начальники единодушно хвалили смелость мою.

— В Прусскую кампанию! Разве вы служили тогда? Который вам год? Я полагал, что вы не старше шестнадцати лет.

— Двадцать третий. В Прусскую кампанию я служил в Коннопольском полку.

— Как ваша фамилия?

— Александров!

Кутузов встал и обнял улана.

— Как я рад, что имею наконец удовольствие узнать вас лично! Я давно уже слышал об вас.

Михаил Илларионович достал носовой платок, и, слегка отвернувшись, вытер слезящийся глаз.

— Останьтесь у меня, если вам угодно, — предложил он ласково. — Что ж касается до угрозы расстрелять вас, — прибавил Кутузов, усмехаясь, — то вы напрасно приняли её так близко к сердцу. Это были пустые слова, сказанные в досаде.

Александров кашлянул, но возражать не осмелился, почтительно промолчал.

— Подите к дежурному генералу Коновницыну и скажите ему, что вы у меня бессменным ординарцем.

Улан, припадая на больную ногу, двинулся к выходу. Кутузов остановил его.

— Вы хромаете? Отчего?

— В сражении под Бородино я получил контузию от ядра.

— Контузию от ядра! И вы не лечитесь! Сейчас скажите доктору, чтобы осмотрел вашу ногу.

Александров соврал, нога почти не болит, и бодро похромал к выходу. Уже у дверей он обернулся, и обратился к главнокомандующему:

— Позволите ли, ваше высокопревосходительство? Я привёз из Москвы с собою брата. Ему уже четырнадцать лет. Пусть он начнёт военный путь свой под начальством вашим.

— Вот как? Хорошо, доставь его ко мне, — сказал Кутузов, — я возьму его к себе и буду ему вместо отца. Где ж он теперь?

— Он ждёт меня у избы.

— Так пусть войдёт.

В горницу вошёл щупленький русоволосый кадетик и звонко поздоровался. Кутузов кивнул в ответ и внимательно прищурил уцелевший глаз.

— Ну, сынок, подойди поближе.

Луша подошла к столу, и вытянулась во фрунт.

— Гм. Брат значит? Ах, не совсем. Родственник? Ну-ну.

Лицо Кутузова осталось невозмутимым, только иронически приподнялась лохматая седая бровь.

— Фамилия-то его как? — через голову Луши обратился Кутузов к улану. — Уж не Раевский ли? А у него, говорят, ещё сестра есть?

Кутузов бросил быстрый взгляд на кадета и хитро улыбнулся. Кадет стоял невозмутимо, руки по швам. Кутузов по-стариковски тяжело поднялся с лавки, и крикнул в дверь:

— Ничипор, голубчик, когда же чай будет?

— Готово, готово, Михайло Ларионович! Прикажете подавать? — денщик втащил в дом кипящий самовар и водрузил его на стол.

Самовар был большой, в его сверкающих боках отражалась вся горница. Увидев в нём и своё, бледное от недосыпу лицо, Луша невольно поправила волосы быстрым привычным движением руки.

Поймав пристальный взгляд Кутузова, она смутилась и опустила ресницы.

— Та-ак. Ну-ну. Теперь уж я учёный, и на мякине меня не проведёшь! — Кутузов многозначительно покосился на Александрова. — У самого пять дочерей и тут, даром что на войне, тоже… бабы обложили.

Михаил Илларионович хлопнул ладонью по столу.

— Хоть один глаз, да не обманешь! — усмехнулся он, поправляя чёрную повязку. — Повадка у тебя, кадет, девичья.

Луша ничего не ответила, только застенчиво поморгала своими длинными ресницами.

— Ну, девицы! Что мне с вами делать?

Девицы потупились.

— Что прикажете, ваше сиятельство! — отчеканил улан и щёлкнул каблуками.

— Задали вы мне задачу. Девица на службе — и то случай исключительный, но чтоб отроковица…

Смешливая Луша чуть не прыснула. Отроковица? То ещё словечко. Отрок, пожалуй, ещё туда-сюда, но отроковица… Птица-чечевица… Эх, что с них взять, замшелый девятнадцатый век! «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…» Нет, ну надо же…

— Да-а, весь народ поднялся, с места двинулся, — задумчиво проговорил меж тем Кутузов. — Ведь двести лет на нашей земле войны не было. А ныне и стар, и млад — все хотят сослужить службу Отечеству. На защиту родной земли встать!

Кутузов подошёл к Луше, и вперил в неё свой единственный глаз.

— Что ж, Раевский. Твой брат мне известен. Он доставил в штаб важные сведения. И в тебе я вижу то же рвение быть полезным народу своему в эти тяжёлые для всех его сынов… гм, и дочерей… времена. — Михайло Илларионович махнул рукой и снова полез за платком.

— Брат твой отправился разыскивать сестру — тебя, стало быть. Да видно не успел, как ни спешил. Надеюсь, этот не пропадёт парень! А ты пока лучше при мне останься. А там видно будет. — Он похлопал Лушу по плечу. — Уверен я — всосёт Москва Наполеона, как губка. А мы подождём. С божьей помощью людей соберём, силы накопим, — Кутузов замолчал, насупился и крепко сжал кулак. — А потом … пусть враг не ждёт пощады!

Догорая, заморгала свеча. Руся пересел от стола поближе к камину. Он долго сидел молча, вытянув ноги к огню и глядя как пляшут на полене языки пламени.

Сегодня, изучая записи сестры, он выяснил многое. Теперь он знал, что Луша благополучно добралась до ставки Кутузова. Ему не хотелось даже думать о том, что останься он тогда, под Можайском, при ставке, они давно уже были бы вместе.

Руся потёр лицо ладонями. Итак, что я теперь знаю? Знаю про Александрова. Знаю про Кутузова. Знаю про Фигнера. Во всяком случае про то, что Луша должна быть теперь с ним.

Итак. Артиллерии капитан Фигнер получил разрешение от светлейшего князя Кутузова отправиться в Москву, как будто бы для того, чтобы доставить сведения о состоянии французской армии в Москве, а также о возможных чрезвычайных приготовлених в войсках.

Узнав об этом, кадет Раевский каким-то образом увязался за Фигнером. Отпустил ли его сам Кутузов или Раевский сбежал без спроса, об этом в дневнике не было ни слова. Зато было ясно, что Александр Самойлович удивительно легко поддался на уговоры. Видимо, оценил напористость «мальчишки».

К тому же, последний бойко трещал на всех известных самому Фигнеру языках, и даже на неизвестных. Фигнер счёл, что юный возраст может быть не помехой, а, напротив, преимуществом разведчика. Небольшой рост, кстати, тоже.

Видно, Луше, и впрямь, не терпелось «в дело».

Да и Москва, понял мальчик, представлялась ей тем местом, где они непременно должны встретиться. Руся инстинктивно разделял эту уверенность сестры.

Впрочем, то, чем занимался капитан Фигнера в Москве было не очень-то похоже на военнуюй разведку. Фигнер просто истреблял неприятелей всеми возможными способами: устраивал засады на улицах и в домах, особенно по ночам, взрывал, поджигал и, вообще, всячески способствовал пожару Москвы. Руся понял это, читая дневник кадета Раевского.

Правда, если бы этот, с позволения сказать, кадет с самого начала излагал события кратко, Руслан получил бы из его дневника много больше сведений о событиях последних дней. Но недогадливая Лушка лишь к середине блокнота уняла бурливый поток своего красноречия (всё-таки девчонки болтливее пацанов!). Предложения стали короче, исчезли междометия и цветистые эпитеты.

Одна из таких кратких записей касалась Воронцово: «Усадьба сгорела давно, сведения точные, послание до Р. не дошло.»

Оставалось только гадать, что это было за послание. Во всяком случае, Руся был там до этого, и ничего похожего на послание не заметил.