ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА - ХОВАРД ФАСТ

Остальные – мелкие фермеры, железнодорожники, рабочие скотопригонных дворов, адвокаты, доктора, портные и торговцы – все сбежали. А оставшиеся горели нетерпением выступить, стремясь оправдать своё поведение. Они толпились перед «Аламо» и то вскакивали в сёдла, то спешивались, открывали и закрывали затворы ружей, пересчитывали патроны и требовали от Мастерсона, чтобы он повел их наконец на поиски индейцев.

Мастерсон сообщил об этом в форт Додж, считая, что если ополченцы всё-таки выполнят своё решение, то лучше, если при них будет войсковая часть. Полученный им ответ был, в сущности, отказом: полковник извещал, что у него больше нет солдат, которыми он мог бы располагать для этой цели, что рота пехотинцев на мулах выступила накануне, что две другие роты патрулируют железную дорогу, а четвертая рота несет охрану в окрестностях самого Додж-Сити; гарнизон же форта Додж не может покинуть Додж.

Если гражданское население настаивает на том, чтобы отправиться на поиски индейцев, им придётся сделать это самостоятельно.

«Чёрт бы взял всех этих военных!» – подумал Мастерсон без ненависти, но в гневе, что ему одному придётся нести ответственность за этот сброд, за ополчение и его бессмысленную, упорную жажду убивать индейцев. Под тем или иным предлогом он откладывал выступление отряда с девяти часов до десяти, а затем и до одиннадцати. Насмешки и издевательства окружающих удерживали ополченцев, и они не расходились.

– Или вы дадите приказ о выступлении, Бэт, или мы – клянусь дьяволом! – отправимся без вас, – заявил шерифу один из скотоводов.

Минут десять спустя после этого требования ковбой Калли Риджвуд промчался на взмыленной лошади по Главной Улице. Он остановил лошадь и, размахивая руками, заорал во всё горло:

– Они стояли лагерем у реки к западу от Форда! Через час они будут здесь!

Теперь уже ничем нельзя было удержать ополченцев, и Мастерсон понял это. С гиком, с криком разряжая в воздух ружья, пронеслись они по Главной Улице, пересекли железную дорогу и поскакали на юго-восток.

Они мчались во весь опор в течение часа, не теряя из виду реки. Мастерсон уговорил их сделать остановку. Он знал, что если не дать отдыха лошадям, то ополченцы не смогут не только атаковать и сражаться, но даже преследовать и отступать. Больших трудов стоило ему держать их в узде. Спешившись на крутом берегу, они смеялись, орали. Один из приказчиков был бледен, точно его одолевала тошнота, кое-кто из техасских ковбоев поджал губы, на их лицах проскальзывало сомнение, но остальные хохотали и хвастались, слушая россказни плечистого бродячего ковбоя с шрамами на лице, по имени Сеттон, о том, как он убивал индейцев – несметные тысячи индейцев – и какие у них жалкие, трусливые душонки. А его низкорослый сотоварищ неизменно поддакивал: «Да-да, истинная правда, провались я на этом месте!»

Ополченцы пробыли здесь около десяти минут, а когда стали садиться на лошадей, то внезапно увидели индейцев.

Невозможное обратилось в действительность. Никто из них в глубине души не верил в этот поход. Просто пикник, развлечение. Как могли они отыскать какую-то кучку Шайенов среди прерий, расстилающихся на тысячи миль!

Даже Мастерсон был уверен, что им ни за что не найти индейцев.

Индейцы двигались с юга, вверх по реке, а ополченцы шли по берегу с севера. Поднявшись на взгорье, Шайены появились внезапно – в прериях это бывает. Они скакали очень быстро, растянувшись длинной вереницей. Впереди ехали воины, за ними женщины и дети, вцепившись, точно обезьянки, в гривы своих пони; далее следовали лошади, навьюченные домашним скарбом, собаки, бежавшие рядом, и, наконец, опять воины, составлявшие арьергард; мужчины и подростки несли охрану, растянувшись вдоль всей колонны. Они увидели ополченцев в ту же минуту, как ополченцы увидели их. Однако индейцы не изменили ни направления, ни аллюра своих лошадей. Только почти незаметно женщины и дети оказались окружёнными мужчинами, точно лентой.

– Господи боже мой!… – орал Сеттон.

Техасцы закричали – это был какой-то нечленораздельный вой.

Они вскочили на коней. Всё пришло в движение, словно взбаламученный пруд. Оба англичанина, глупо улыбаясь, уставились друг на друга и взялись за руки. Телеграфиста затошнило, во рту стало сухо и горько. Одного из приказчиков, который пытался успокоить артачившуюся лошадь, вырвало.

Толстый фермер, глядя с презрением на эту орущую толпу, спросил Мастерсона:

– Ну как же, Бэт?

Шериф, пожав плечами, стегнул своего коня по крупу.

Но уже ополченцы устремились вниз с холма и рассыпались, стреляя на ходу из качающихся, подпрыгивающих ружей и не попадая даже в такую крупную мишень, какую представляли собой индейцы.

Телеграфисту хотелось видеть всё. Он повторял себе:

– Я должен всё видеть, запомнить и когда-нибудь написать.

Но ему удалось разглядеть лишь огневые вспышки, похожие на точки и тире, бегущие по телеграфной ленте. Они были отчётливыми, но когда индейцы перевели своих пони на шаг, – потускнели.

Впоследствии он так и не смог вспомнить, как индейцы, образовав цепь, чтобы прикрыть свои семьи, поджидали ополченцев; это были воины с угрюмыми, утомленными лицами; они держали наготове карабины, старинные кольты с длинными стволами, туго натянутые плоские луки со слегка дрожавшими стрелами, примитивные копья и украшенные перьями щиты.

Индейцы дали только один-единственный залп, но и его оказалось достаточно: лошади ополченцев взвились на дыбы, ряды смешались. Ополченцы врассыпную отступили, кони уносили всадников, не спешивших повернуть их обратно; иные лошади пятились, в то время как седоки пытались перезарядить ружья, или, обезумев от ужаса, неслись прямо на индейцев. И вот Сеттон уже лежит в траве. Из его груди торчит обломок копья. А юноша-англичанин, ни к кому не питавший ненависти и выехавший в эту экспедицию, как на пикник, промчался через весь отряд Шайенов с зубчатой стрелой в груди; она прорвала его одежду и вонзилась в лёгкое. Он до тех пор мчался вперёд, вцепившись в седло и призывая своего брата, пока не свалился мёртвый. И ещё многие свалились на землю; упал и фермер Блэк: пуля пробила ему голову, и он тут же умер.

Телеграфист опять начал запоминать, разглядывать, связывать один факт с другим, для того чтобы можно было обо всём написать.

Он сидел, прикрывая одной рукой другую: у него был оторван палец. Он следил за удаляющимися индейцами и, слушая проклятия, которыми сыпал Бэт Мастерсон, спрашивал себя: «Чего же я ожидал?… Как я буду обходиться без пальца?! Как останавливают кровь?…»

Мастерсон осадил лошадь и уныло разглядывал своих потрепанных, потерпевших поражение ополченцев.

А в направлении реки Арканзас тёмная масса странного, непобедимого племени Шайенов уже исчезала среди жёлтой травы канзасской прерии.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Сентябрь 1878 года

Мэррей всё ещё искал след индейцев. Его люди были намучены и покрыты грязью. И было в них что-то новое, чего им раньше не хватало.

Ранним знойным утром Уинт, осадив лошадь, спросил капитана:

– Вы когда-нибудь охотились?

– Охотился?…

– С собакой. Ну, например, с пойнтером, например, за перепелами? Вы видели, как он во всех направлениях?

– Я ненавижу охоту, – ответил Мэррей. – Мне всегда казалось, что в человеке, одержимом страстью к охоте, есть что-то скверное.

Уинт пожал плечами:

– А я люблю охоту. Но вопрос не в этом: я думал о людях. Посмотрите на них.

– Они устали.

– Теперь они хотят драться, а прежде у них этого желания не было.

– Они хотят найти то, что ищут, – сказал Мэррей.

– Так всегда бывает. Вот и я думаю… думаю об этих проклятых индейцах, даже во сне вижу. И уж кажется, что на свете нет ничего другого.

Отряд долго блуждал, пытаясь определить путь индейцев, расспрашивая встречных: «Индейцев не видели?»

Ночью они добрались до какого-то ранчо. Ставни дома были закрыты, собаки заливались лаем, перепуганный скот сбился в кучу. Мэррей принялся кричать и звать хозяина:

– Эй, кто там есть!

После долгого ожидания фермер наконец вышел, держа в руках ружьё, полусонный и злой, в нелепой длинной ночной рубахе. Он, вероятно, думал: «Ну какого чёрта они ездят не днём, а ночью, когда спать надо! Чего пристают!»

– Где индейцы?

– Нет здесь никаких индейцев!… Вот дурачье! Да я уже лет пять не видел здесь ни одного индейца.

Рослые серые лошади топтали копытами двор перед домом и выгон, а кавалеристы отпускали саркастические замечания, заверяя фермера, что прочесывать всю страну, защищая людей такого сорта, как он, не слишком большое удовольствие.

– А я повторяю, что уже целых пять лет здесь нет никаких индейцев, – упорствовал фермер.

– Я бы хотел, чтобы с нами был следопыт, – сказал Уинту Мэррей. – Возможно, все они ничего не знают, по крайней мере добрая половина. Но куда идут индейцы – они, кажется, знают. Хотелось бы мне знать, куда идем мы.