Чепель. Славное сердце - Александр Быков

— Как может быть? Духовное стоит над оружием, покоряет без кровопролития.

— Вот именно «покоряет»! А потом приходит наш князь либо их граф и налагает руку на «духовно покорённых»! Потому — вера тоже вид оружия.

— Необычное для меня говоришь, князь. Я привык к вере предков. Как её променять на любую другую — не понимаю.

— Да не променивай, дорогой мой князь, не променивай! Верность — и есть вера и честь. А прими, прими ещё и эту, важную необходимость. Что под одно знамя все мы должны становиться… А? — улыбается Изяслав.

— Я подумаю, князь. Важные слова надо обдумать.

— Конечно, князь, подумай, кто тебя торопит. Но и медлить не годится.

После прогулки, за столом Изяслав рассуждал о Всеславе Чародее.

— Всеслав разорил Великий Новгород в прошлом году. Колокол с храма Софии* даже снял и у себя в Полоцке в храме повесил. А зачем? Хочет показать, что у него пра̀ва больше. А ведь тоже нам брат! Мы трое Ярославичей живём мирно, дружно, сообща. А он выбиться хочет над нами. Прямое насмехательство — Новгород наш подданный побил! Да, что там — сына моего Мстислава князя Новгородского побил.

А кто за Всеслава? Свеи за него. Наймитов готов вести на нас! Не можно оставити ему это. В будущем году по весне пойдём биться с ним. Да, и ему уже сказали. Не хочет по-доброму, считает себя старейшим, сильнейшим и разумнейшим. А ведь нет его старейшества, и на великое княжение у него не право, а только жадность.

А ты, Любомир Годинович, с ляхами пограничник. Вот я и предлагаю, как приедут паны ляховиты, договориться тебе с ними на мир нерушимый на несколько лет. А я помогу. Чтобы ляхи вдруг не пошли на помощь Всеславу через твои земли хоть мирно, хоть с войной. Конечно, паны — это не Болеслав Краковский, паны второстепенные, но будет шаг вперёд. С Болеславом мир — это моя забота.

— И у меня те же устремления, Изяслав Ярославович, мира хочу с ляхами добиться!

— Добрые слова! А с граничащими с тобой с полудня Волынской землёй и с Червеньской у нас пока братская любовь и взаимопонимание — нападения не будет.

— А мы с ятвягами со стороны полуночной ныне мирно живём, хотя и без договора…

— А говорят, у ятвягов жонки бородаты, правда ли? — смеётся Изяслав.

— Да чего бы, князь, люди, как люди.

— А это дьяки мои не взлюбили их за язычество, хают почём зря, всякую хе…ню понапридумывали. — во все зубы посмеивается Изяслав. — Могут так и про тебя начать небылицы сочинять. Всем языки не привяжешь…

Ещё через полдня Изяслав говорит:

— А у меня к тебе есть ещё дело, князь Любомир.

— Дело, так дело, князь Изяслав, давай обсудим.

— Раз ты признаёшь меня как старшего брата, я к тебе, как к молодшему брату, прибегаю с просьбой, надеясь на понимание твоё и братскую любовь.

— Что же ты хочешь?

— Нужна мне военная помощь. Против Всеслава.

— Ополчение?

— Дружину. Войско.

— Много?

— Всю просить не могу, но чем больше, тем спокойнее. И со всего Полесья, и отовсюду собираю, кто и чем может помочь.

— Когда же хочешь?

— Если с ляховитами договоримся о мире, то сразу. Кормить, содержать — всё за мой счёт. Если большое войско соберу, надеюсь, что Всеслав может и отступиться. Если победим, установиться мир и согласие на всём Полесье и Поречье, от северного моря и до южного. Благодать была бы. А в случае нападения на тебя, я с братьями будем тут же оборонять тебя со всею силой… В моём-то слове не сомневаешься?.. А я же тебе подарки привёз, пойдём покажу!

Приехала родня Горыныча из бодричевской земли. Муж крепкий немолодых лет — Краегод. Очень похожий на воеводу, брат двоюродный по материнской линии, привёз свою семью человек пятьдесят. С Горынычем обнимались, горевали о брошенном добре. Рассказал брат Горынычу, а тот князю передаёт:

— Князя бодричевского Готшалка-християнина порешили в Стариграде. Голову подняли на копьё. Жену его и девиц-християнок голыми прогнали по городу вон. Говорят: «Изувер, родную веру продал за епископские подачки, костёлов понаставил, своих по крови да по вере притеснял, лишь бы иноземцы были довольны».

Последнее, что Готшалк сделал и чем переполнил чашу терпения — велел на площади пороть родноверца, известного там Зимовида, за то, что тот плюнул монаху християнскому в морду и пинками выставил из своего дома. Монах этот к нему в дом зашёл водицы попросил, поди, не случайно, нарочно! А перед тем этот монах сыну того Зимовида не дал на християнской девице жениться, пока веру не поменяет. А тот не поменял, стал возмущаться. Его за это из сокольничьих княжьих турнули — потерял хорошую службу, а поставили туда християнина. Вобщем, когда уже Зимовида выпороли, народ не выдержал. Зять Готшалка стал во главе бунта. А голову Готшалку рубил некий Кинча, бравый воин. Всех християн погнали прочь, костёлы пожгли-поломали, монахов почти всех перевешали.

— Готшалк долго правил…

— Да, много християнам отдал. Вот и не выдержали.

— Нехорошо! — качнул головой Любомир.

— Ещё как нехорошо, мой светлый князь! И я говорю не надо нам этого християнства никому непонятного. Пусть всё будет по-прежнему, по-старому, по-доброму да по-привычному… Что брату моему Краегоду сказать, Любомир Годинович? Дозволь поселиться ему у нас с семейством. Он видишь хоть и не християнин, а у Готшалка был на хорошем счету, как бы заодно не стали домогаться, в тот же день семью собрал и на корабле ушёл.

— Пусть живёт. Вот в Деречине тихое место или где понравиться. Но пусть сначала ко мне придёт поговорить, может на службу такой человек пригодиться. Передай ему.

— Спасибо тебе, Любомир свет Годинович, передам непременно.

Послы ятвяжские приехали из Гонеди* с реки Бобр от Гурта. Сказали, что их князь быть сейчас не может, ибо замечено недоброе на границах ятвяжских и его присутствие на месте требуется неотложно. Но ввиду великих перемен, знаменованных небом, князь предлагает мир на ближайшие три года. Поскольку княжескому слову Любомира князь ятвяжский Гурт верит, то если князь Любомир таковой мир принимает и послам это подтвердит, то на том и порешим. И дарит Гурт Любомиру вот такой кинжал Дамасской работы, украшенный камнями. И желает, чтобы этот кинжал против Гурта никогда не оборачивался. Вот свитки, скреплённые печатью князя Гурта.

Любомир с удовольствием приложил печать к каждому свитку. Один себе, другой — Гурту. Мир он любит и желает. И на словах самые добрые пожелания высказывает и дарит Гурту сорок соболей да горностаевый воротник на красивую княжескую одёжу.

За утро прибыли ляховиты: король польский Болеслав из Кракова, пан Войцемеж из Ломжи, пан Збыцлав из Пултуска и пан Бужек из Седлице*. Много чести! Какие собрались сильные и знатные люди! А какая была устроена в беловежских богатых лесах на другой день знаменитая охота! А какой у Любомира на третий день был пир горой! Все сидели за одним столом по исконному: и князья и воеводы, и знатные дружинники, и богатые гости. Как вкусно и обильно всех кормили! Как князей и гостей величали! Всем, вроде, угодили, со всеми посмеялись, со всеми раскланялись. Князья договорились о мире на три года! И Любомир дал Изяславу слово отправить ему немалую дружину ещё до осени. Ну, просто песня.

Смутило Вершко одно событие на охоте. На пешего князя выбежал огромный вепрь. В холке — по пояс! Не должно было так случиться, а случилось, будто не опытные воины вокруг князя, а вороны обыкновенные. Треск раздался сбоку и сзади внезапно. В миг все сообразили, что делать. Богатырь Брыва и крепкий Пловда сразу оказались перед князем с рогатинами наперевес. Вепрь нёсся громадной тушей. Это хорошо, что Брыва рядом оказался. В вепря упёрлись рогатины, князя и его высоких гостей отодвинули подальше, вепрь ревел страшно и тут… Дах! Череп вепрю пробила могучая стрела, прямо возле уха попала, и воинам осталось сопротивляться только агонии и судорогам страшного зверя. Сбоку подошёл Гордей. Князь его похвалил и остальные дружественно признали: «Да, выстрел очень хорош! Сразу наповал. Из лука так не пробьёшь». А у Гордея сильный самострел. Вершко потом поспрашивал других, как вепрь прорвался незамеченным. Оказалось, на Божату, через которого вепрь пробежал, почти целое бревно сухостоя упало, да по голове, чуть совсем не прибило. Ну и забыли. Чего тут не понятно?.. Гостям, опять же, развлечение. Тоже не дети. Посмеялись. И нечего было бы думами томиться, но Вершко не мог понять, как Гордей так быстро оказался готов и в нужном месте…

И песняры наши на торжестве у князя в Белой Веже тоже были, за столом сидели, мёд-пиво пили, по усам текло, а в рот не попало. Потому, что больше, чем пили, песняры пели. Свои красивые песни, да народные, да про подвиги воинские. Спели и «Речицу», а поскольку беловежцы эту историю многие знали, очень обрадовались, а кто не знал, всё равно слышал, что песня и весёлая и занимательная — посмеялись. Стали просить теперь печальную.