Москит - Рома Тирн

— Мама заболела, — сказала она, будто виделась с Викрамом только вчера. Кивнула в ту сторону, куда ушел доктор: — А лекарство по рецепту сделают не раньше четырех часов. — Нулани оглянулась с таким видом, словно надеялась обнаружить лекарство поблизости.

— А что с ней? — спросил Викрам.

— Не знаю. Думаю, скучает по моему брату. Потерять сына — это ужасно.

Викрам ничего не сказал. Проводы Счастливчика Джима наделали много шуму. Миссис Мендис закатила вечеринку, где собралась чуть ли не вся школа.

— Я искала тебя на прощальной вечеринке, — продолжала Нулани, — а ты не пришел. Ты больше не ходишь в школу? — спросила она. И добавила, прежде чем Викрам ответил: — Я тоже бросила. Зачем мне учиться, если я ни один предмет не люблю?

Какая-то она сегодня… потерянная, что ли? Викрам задержал на ней взгляд. Точно. Она совсем сникла. Неужели так тоскует по своему никчемному братцу? И опять Нулани кого-то ему напомнила. И опять Викрам не мог взять в толк — кого?

— Зато ты можешь рисовать, — возразил он и, споткнувшись от ее неожиданной улыбки, едва не упал.

— Да. — Нулани кивнула. — Рисовать я могу.

И все же голос ее звучал безжизненно. Викраму невольно пришли на память слухи о ее немоте. Ему вдруг захотелось сказать, чтобы она успокоилась, чтобы не переживала, но, размякнув от жары и близости Нулани, он молчал. К тому же его смущало, что она ведет себя с ним как со старым другом. Какое-то время они ничего не говорили. Нулани, казалось, вся погрузилась в свои мысли.

— Как тебе живется в Суманер-Хаус? — наконец спросила она. — Один в таком большом доме…

Повернув голову, Викрам посмотрел прямо в ее глаза — большие, печальные и прозрачные.

— Знаешь, моего отца тоже убили, — негромко произнесла она. Викрам вздрогнул от неожиданного поворота в беседе. — Слышал, наверное? Об этом все шепчутся. Мы так и не узнали, кто облил его бензином. Полиция никого не поймала. Я была в доме, когда это случилось. Я все видела.

Они вышли на аллею, что вела к ее дому. Викрам все молчал.

— Я просто хочу сказать… ты не слушай всякие сплетни.

Странное дело: Викраму казалось, что они говорят о чем-то совершенно ином. Ему казалось, что когда-то у них уже был такой разговор и сейчас они его продолжают.

— Все кругом сплетничают, — продолжала Нулани. — Не обращай внимания.

— Ты дружишь со стариком из дома на берегу, — сказал вдруг Викрам.

Понимая, что она сейчас уйдет, он хотел как-то ее задержать. Еще поговорить. Он что угодно сделал бы, лишь бы она не попрощалась и не пошла домой. Нулани помедлила, глядя на него. Викрам снова отметил, до чего же она бледная и уставшая, похоже, недавно плакала. На лбу у нее проступили мелкие капельки пота, а под глазами залегли тени. И цветка в волосах не было.

— Он уехал, — проговорила она безжизненно и перевела взгляд вдаль, туда, где море сливалось с небом.

Викрам думал, она что-то добавит, но Нулани только улыбнулась. Одними губами улыбнулась, а глаза остались грустными, и Викрам пожалел, что завел речь о приезжем писателе. Загнанный в тупик, он неловко ковырял землю носком ботинка. Нулани коснулась его руки:

— Не надо. Обувь испортишь.

Викрам замер.

— Мне пора. Надо приготовить для мамы чай с кориандром. Пока.

И она ушла.

Время ползло медленно, как гекконы по стенам дома. Каждый день Нулани приходила в дом на берегу и рисовала под неусыпным наблюдением Суджи. Он готовил что-нибудь вкусное, пытаясь хоть немного подкрепить девушку, дома все ее время уходило на заботу о больной матери. Тео не было уже три недели.

— Половина позади, верно? — Суджи ободряюще улыбнулся.

Но все напрасно: он видел, что тоска Нулани растет, а силы тают, как выгорает на солнце ее зеленая юбка.

— Твоей маме сегодня получше? — спросил Суджи.

От своей приятельницы он знал, что миссис Мендис очень слаба. «Сердце у нее разбито, вот что я вам скажу! — делилась с ним Терси. — Дочка-то за ней уж так ухаживает! А ей сына подавай. Всегда только о сыне и думала».

Джим Мендис прислал письмо. В тот день, когда оно пришло, Нулани птицей влетела к Суджи, до того ей хотелось поделиться новостями о брате.

— Он снимает дом с одним английским парнем! Они подружились! И он там тоже играет в крикет!

Суджи давно не видел ее такой счастливой. Нулани прочитала письмо вслух, Суджи молча кивнул. Джим Мендис не задал ни единого вопроса ни о матери, ни о сестре.

Тео тоже писал. Не надеясь, что почта дойдет, он все равно писал Нулани и Суджи. «Как я мечтаю поскорей вернуться», — снова и снова повторял он.

Рассказал, что каждый вечер зачеркивает число в календаре. Выразил уверенность, что она скучает по нему не меньше, чем он по ней. И, не сдержав улыбки, добавил, что всюду, куда бы ни посмотрел, видит ее лицо. Расстояние, разделявшее их, унесло его робость, и, доверив бумаге первые слова любви, Тео не смог остановиться.

После премьеры устроили прием — очень пышный и, наверное, очень важный, но тоскливый, потому что тебя не было рядом. Я думал лишь о том, как мне тебя не хватает, и пытался представить, что ты сказала бы об этих чужих, разодетых людях. Ты кинулась бы рисовать каждого. Где бы я ни оказался, я смотрю на все твоими глазами. Понимаешь, что ты со мной сделала? Да, кстати, я говорил, какие у тебя прекрасные глаза? А говорил, что совершенно не мог работать, когда ты устраивалась рисовать на веранде, в этой своей юбке цвета лайма? Я хотел, чтобы ты болтала без умолку и у меня была бы причина глазеть на тебя! А теперь ты так далеко. Вчера ночью проснулся в холодном поту: приснилось, что с тобой беда. Представь, я даже не сразу вспомнил, что Суджи рядом и приглядывает за тобой. Я доверяю Суджи как самому себе, и ты можешь во всем положиться на него. Я сказал ему, что мы собираемся пожениться. Ты не против, что я сказал? Уверен, что не против. Суджи желает нам только счастья.

Я и своему агенту рассказал о тебе. Вернее, он спрашивал, а я не мог не ответить. Он ведь знал Анну, понимаешь. Он видел, каким я был после ее смерти. И он был очень добр ко мне все эти годы. Он не мог не заметить перемен во мне и захотел узнать причину. «Ты совсем другой. Что с тобой случилось?» — спросил он. Я и рассказал. Не все, конечно, только малую часть. Не готов пока делиться тобой с другими. Но я все-таки признался, что в моей жизни будто включился свет. И этот свет зовется Нулани. Еще три недели, даже меньше, если не считать эту неделю, — и я буду дома.

— Я не могу вспомнить его голос! — Нулани была в отчаянии. — Его нет уже так долго, что мне страшно.

— А ты рисуй его, девочка. — Суджи и к собственной дочери не относился бы с большей нежностью. — Не теряй веры. Он скоро вернется, ничего не бойся.

И произошло чудо. Чуть успокоившись, Нулани вновь смогла услышать Тео и нарисовала его по памяти.

— Ага! — возликовал Суджи. — Сколько ты его рисовала — месяцы, месяцы! И работа не прошла зря. Сэр в точности как в жизни.

А потом неожиданно выяснилось, что миссис Мендис страдает не только от разбитого сердца. У нее обнаружили малярию. Доктор не согласился отправить ее в больницу. Сказал, что условия там плохие и желательно ухаживать за больной дома. Гораздо безопаснее для нее самой. Миссис Мендис осталась на руках у дочери. Нулани вместе со служанкой меняли мокрые от пота простыни и как могли боролись с недугом, пока бедную женщину било ознобом.

— Скоро, девочка, теперь уже совсем скоро сэр вернется, — приговаривал Суджи, взяв на себя заботу о еде для оставшихся обитателей несчастливого дома Мендисов.

К тому времени, когда в городе отметили первый случай малярии, Викрам был уже в тренировочном лагере Восточной провинции. Лагерь расположился в глубине джунглей, вокруг подземной пещеры, близ речки, что в сезон дождей выходила из берегов. Когда-то сюда тянулись паломники, а нынче земля бугрилась свежими могилами. Командир лагеря, немногим старше Викрама, сообщил, что здесь лежат в основном женщины и дети.

— Их сперва изнасиловали, — сказал он Викраму, — а потом нас привезли и приказали перестрелять.

— Кто такие? — спросил Викрам.

— Мусульмане.

Парень разговорился, и Викрам многое от него услышал. Убитых мусульман было двести семьдесят человек. Они заслужили свою участь, потому что им нечего делать на земле тамилов. Вдобавок их мужья и сыновья служат в сингальской армии. «Тигры» направили на них автоматы, открыли огонь, и пули зажужжали сотнями разъяренных пчел. Дожди унесли тела в реку. Прошли дни, и тела всплыли на поверхность, раздутые, смердящие. Кое-кто из солдат считал, что души убитых до сих пор здесь витают. Остальные презрительно хохотали — мол, чему там витать, если у мусульманина нет души.

— Ты жил в «Лотосе»? — спросил командир лагеря.