Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ - Евгения Альбац
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что же произошло со всей этой многотысячной армией следователей НКВД-МГБ?
Да, в общем-то, — ничего.
38 генералов НКВД лишились своего звания, как, например, лишился его уже ставший генерал-лейтенантом авиации(!) Александр Авсеевич — один из тех, кто весьма успешно выбивал в 37-ом показания из комкора Виталия Примакова — участника знаменитого «военно-фашистского заговора» в Красной Армии. В отличие от своего коллеги Ушакова-Ушимирского, он счастливо избежал бериевской «чистки» кадров и перешел под другую «крышу» — в ВВС[26].
Сотни чекистов расстались с партийными билетами. Но не сразу. Скажем, Хват, уволившись из органов — не по своей, конечно, воле, 5 лет был секретарем парторганизации(!) одного из управлений Министерства среднего машиностроения СССР (известного как «атомное министерство» или еще — «ведомство Славского»). Однако, когда уголовное дело против Хвата было закрыто «по истечении срока давности», другой заместитель Главного военного прокурора генерал Дмитрий Терехов добился-таки, чтобы Комитет партийного контроля при ЦК КПСС в 1962 году исключил Хвата из партии. Хотя министерство и представило на своего партийного лидера хорошие и очень хорошие характеристики… А почему нет? Почему эти характеристики должны были быть плохими? Не сомневаюсь, что, пройдя такую школу НКВД-МГБ, Хват был замечательным партийным секретарем.
Наконец, десятки верных служак — из тех, кто был уже в возрасте, — потеряли свои персональные пенсии — тоже, конечно, обидно. Потерял ее и Хват, и знакомый нам Соломон Луховицкий. Он еще в пятьдесят первом году был уволен из органов по болезни, но после реабилитации Аркадия Емельянова и Арона Темкина, формулировка увольнения (по представлению ГВП) была изменена: «по фактам, дискредитирующим высокое звание офицера». Пенсия Луховицкому была снижена до 1400 рублей (старыми)…{4} Когда Рика Берг вернулась в Москву после своих лагерей и вечной ссылки, ее зарплата секретаря-машинистки составляла 350 рублей — тоже «старыми»…
Что касается скамьи подсудимых, то на нее, по свидетельству генерала Викторова (а именно ГВП возбуждала дела против следователей НКВД-МГБ), из многотысячной армии пыточных дел мастеров попали лишь единицы. Прежде всего — те, кто много знал и кто был ненужным свидетелем для новой власти. Их пускали в расход быстро и судили при закрытых дверях.
Нет, официально, для газет, процесс, скажем, того же Абакумова был открытым — столь же «открытым», сколь «открытыми» были потом, в шестидесятых-семидесятых и процессы над диссидентами. Так называемым представителям или делегациям «общественности» выдавались специальные пропуска — столько-то для активистов N-ского завода, столько-то — ударникам N-ской фабрики, такое-то количество для райкома и проч. Причем, пропуска эти старались распределять так, чтобы одни и те же люди не могли услышать весь процесс, от и до, полностью.{5} Резоны очевидны. Те же, по каким «закрытый» доклад Никиты Хрущева на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях» был обнародован в собственной стране лишь в 1989 году{6}: кухню и методы управления своим народом тоталитарное государство предпочитало не раскрывать. Органы, как часть этого государственного управления, и подавно.
Впрочем, думаю, была и чисто практическая цель в том, чтобы эти процессы слушались исключительно в закрытом порядке. Во-первых, советским гражданам вовсе не обязательно было знать технологию работы НКВД-МГБ — ведь она ни коим образом не изменилась.
«Что изменилось, что изменилось? — сердито передразнивал меня один из бывших руководителей КГБ Владимир Семичастный. — Сажать перестали — это и изменилось».{7}
Сажать, поправим генерала, совсем не перестали — это-то мы знаем.
Но что и ничего больше не изменилось — понимаем теперь тоже. Хотя, конечно, и за отсутствие массовых репрессий — великое спасибо Хрущеву…
Ну, а вторая причина (или — пятая, шестая) закрытых дверей заключалась в том, что ореол тайны, окружавшей подобные процессы, создавал в народе иллюзию, что подобных судебных разбирательств было много — во всяком случае, больше, чем их было на самом деле…
Правда, в одном из своих «перестроечных» интервью тогдашний Председатель КГБ СССР Владимир Крючков, вполне убежденно сказал, что около полутора тысяч следователей НКВД-МГБ были осуждены «за нарушение законности»,{8} — я не случайно подчеркиваю формулировку. Мне жаль расстраивать бывшего Председателя, но боюсь, что информацию ему готовили люди, плохо знакомые с историей советской юриспруденции.
Во-первых, совершенно очевидно, что в названную цифру включены те, кого судили во время ежовской и бериевской «чистки» органов, и судили как «врагов народа»,{9} а вовсе не потому, что они нарушали закон. (И — какой закон?) А, во-вторых… Как уходили следователи НКВД-МГБ от наказания? На то было несколько путей.
Первый — амнистия 27 марта 1953 года.{10} Она была подготовлена аппаратом Берии в память о кончине вождя и учителя Сталина. Под эту амнистию подпадали не только уголовники (о политических речь даже не шла), но и лица, совершившие должностные, в том числе должностные воинские преступления («злоупотребление властью», «превышение власти», «бездействие власти», «халатность» и т. д.) — статья 193/17 пункт «б»[27]. Именно эта статья прежде всего вменялась следователям НКВД-МГБ, против некоторых ГВП пыталась возбуждать уголовные дела. И именно благодаря амнистии, распространявшейся на эту статью, от суда ушел, например, Луховицкий. Не говоря уже о том, что срок давности по этому виду преступлений — 193/17 — составлял 10 лет. То есть тот же Хват не мог быть осужден за фальсификацию дела Николая Вавилова, поскольку с того времени прошло уже (к пятьдесят пятому году) — 14 лет. И — не был осужден.
Но ведь кто-то же все-таки попадал за решетку? Попадал. За решетку отправились те, чьи деяния следователям ГВП удавалось квалифицировать по все той же печально знаменитой, дикой, беззаконной 58-ой статье, по которой шли на плаху — как контрреволюционеры, шпионы, террористы, вредители и изменники Родины — их же, следователей НКВД, жертвы. По этой статье срока давности можно было не применять.{11}
Так был осужден в декабре 1957 года бывший следователь, а к середине пятидесятых годов — уже генерал-лейтенант МГБ Александр Ланфанг; он «лепил» дела на руководителей Коминтерна — И. Пятницкого, В. Кнорина, Я. Анвельда, В. Чемоданова…
«Я сижу в тюрьме уже шесть с половиной месяцев. Я жил надеждой, что следствие разберется в моей абсолютной невиновности. Теперь очевидно все пропало. Меня берет ужас. Я еще и еще заявляю, что ни в чем не виновен перед партией и советской властью. Я был и остаюсь преданнейшим сторонником и защитником советской власти. Я всегда был готов да и теперь еще готов положить жизнь свою за наше социалистическое Отечество. Но я не могу, не хочу, да и не должен сидеть в советской тюрьме и судиться за право-троцкистскую контрреволюцию, к которой я никогда не принадлежал, а боролся с ней», — писал Игорь Пятницкий из тюрьмы в Политбюро ВКП(б). Это заявление главы делегации ВКП(б) в Коминтерне, человека, позволившего себе в 37-ом открыто выступить против наркома НКВД Ежова, было найдено в архиве Ланфанга.{12}
Ланфанг получил 15 лет, столько же, сколько и полковник Николай Кружков, сажавший за решетку ученых в дни ленинградской блокады. По этой же статье был расстрелян один из самых страшных следователей НКВД, полковник Леонид Шварцман, входивший в группу «создателей» «нового военно-фашистского заговора», по которому в октябре 1941 года, когда немцы стояли у Москвы, было «ликвидировано» 6 генералов Советской Армии.
Итак, Ланфанг и Кружков были осуждены как «вредители» (статья 58/7), Шварцман — как террорист (58/8), Абакумов и Леонов — как изменники Родины (58/1), — ни один — «за нарушения законности».
Однако и тут на военных прокуроров нашлась управа. В декабре 1958 года были приняты новые Основы советского уголовного законодательства, согласно которым — и слава Богу! — была отменена 58 статья в ее прежней редакции. Другие же статьи, напомню, имели срок давности. Это и был еще один путь, по которому прекращались дела в отношении следователей НКВД-МГБ. Им удавалось или точнее — им помогали затянуть следствие как раз до принятия новых Основ. О том, что такой закон готовится, понятно, стало известно заранее.
Если и это кого-то не спасало, если оказывалось, что и Указ об амнистии 1953 года «не работает», и срок давности по статье 193/17 еще не истек, — о, тогда… Тогда из уголовного дела просто-напросто вынимались целые тома следственного материала — те тома, по которым суд мог бы обвинить в совершении преступления по статье о воинских преступлениях. Так, например, случилось с подполковником Боярским, с которым читатель еще познакомится в этой главе.