Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Одетые в траур Симэнь Цин и Чэнь Цзинцзи молились перед гробом усопшей Пинъэр. Ин Боцзюэ и Се Сида, а также сюцай Вэнь и приказчик Гань принимали прибывавших. Со своей стороны сват Цяо пригласил ученого Шана, цензора Чжу, шурина У Старшего, уездного экзаменатора Лю, тысяцкого Хуа и свояка Дуаня. Человек восемь близких и друзей воскурили благовония и после троекратного зова принять жертвы опустились на колени, вслушиваясь в похвальное слово — молитвенное обращение к душе усопшей.

Геомант читал:

«Сего двадцать второго дня под восемнадцатым знаком синь-сы, после новолуния, в девятую луну под пятьдесят седьмым знаком гэн-шэнь, в седьмой год под тридцать четвертым знаком дин-ю, в правление под девизом Порядка и Гармонии,[1043] я, сват Цяо Хун, с благоговением приношу в жертву щетинистую свинью с тонкорунной овцой, дабы почтить новопреставленную сватью, супругу достопочтенного господина Симэня, урожденную Ли, и перед прахом ее выразить искреннее соболезнование ее близким.

Усопшая являла собой образец душевного благородства и теплоты, хозяйской бережливости и прилежания, неизменно относилась к окружающим с добротой и милосердием. Родные края прославляют тебя как полное воплощение женских добродетелей. О цвет женского совершенства! О аромат нежнейшего цветка!

Выйдя замуж, ты жила с супругом своим в согласии как с фениксом подруга. Заботливая и любвеобильная, ты была исполнена чувства долга и щедрости. Нежная и покладистая, ты служила женам высоким примером целомудренной чистоты. С благоговейною заботой обращалась ты со старшими, с благожелательством относилась к младшим. И взлелеяла в душе своей чистоту и непорочность голубого нефрита, и воссияла она как жемчужина морская.

Мы искренне желали, чтобы навек продлилась сия великая гармония любящих сердец — созвучие гуслей и арфы,[1044] чтобы насладились возлюбленные беспредельным счастьем, но, увы, внезапный недуг — и ты исчезла, как мгновенный сон. Ушел из жизни прекрасный человек. Как же не горевать, как не убиваться?!

Моя малютка-дочь, которую лелеет любящая мать, связывает нас с усопшей узами родства. Не полагали мы, что на середине жизненного пути Небо разрушит надежды, отнимет у супруга его любимую подругу, унесет ее в царство тьмы и не даст больше восхищаться ее достоинствами. Сколь тяжко расставанье с возлюбленной и близкой!

С сей чарою, душа, тебя я призываю! Внемли и духом к нам явись! Вкуси и насладись едою!»[1045]

После жертвоприношения гостей пригласили в крытую галерею, где их ждала трапеза, но не о том пойдет речь.

Затем жертвы душе усопшей приносили госпожа Цяо, мать свояка Цуя, супруга цензора Чжу, супруга ученого Шана и Дуань Старшая. Их поклонение сопровождалось ударами в гонги и барабаны, а также исполняемой под музыку пляскою загробных судей, звенящих копьями и алебардами. Вместе с женщинами у гроба стояла и Юэнян. Потом она пригласила их в дальние покои, где после чаю были накрыты столы, но говорить об этом подробно нет необходимости.

Симэнь между тем угощал в крытой галерее именитых гостей. Вдруг в разгар возлияний до него донеслись удары в заоблачный щит.[1046] Вбежал запыхавшийся слуга.

— Его сиятельство Ху, здешний правитель, пожаловали, — доложил он. — У ворот из паланкина выходят.

Симэнь второпях накинул на себя траурные одеяния и поспешил к гробу Пинъэр, а встретить прибывшего велел одетому в траур сюцаю Вэню.

Слуги поднесли правителю благовония и жертвенную бумагу. Облачившись в траурное платье с золотым поясом, он приблизился, наконец, к гробу. Его сопровождала целая свита чиновных лиц, каждый из которых старался как мог услужить и выказать внимание высокой особе.

Перед гробом правителя встретил Чуньхун. Он, стоя на коленях, высоко поднял руки и протянул подошедшему благовония. Воскурив фимиам, правитель Ху отвесил два поклона.

— Ваше сиятельство! Не утруждайте себя, прошу вас! — обратился к правителю Симэнь, низко кланяясь.

— Прошу прощение за столь запоздалое выражение соболезнования, — говорил правитель. — Когда наступила кончина? Мне только вчера стало известно о постигшем вас горе.

— Не беспокойтесь о ничтожном семействе. Моя жена болела, — объяснял Симэнь. — Спасти не удалось. Очень тронут вашим вниманием!

Стоявший рядом сюцай Вэнь отвесил поклон правителю, и все трое сели выпить по чашке чаю. Потом правитель встал и откланялся. Его провожал за ворота к паланкину сюцай Вэнь.

В крытой галерее разошлись после обеда.

На другой день в паланкине прибыла певица Чжэн Айюэ. На ней была белая расшитая облаками накидка из тафты и голубая шелковая юбка. Ее прическу поддерживали жемчужный ободок и белый с бахромою платок. Айюэ предстала пред гробом и зажгла благовония. Видя, что певица принесла с собою восемь блюдец пирожков с кренделями и отвар с мясом трех жертвенных животных, Юэнян тотчас же поднесла ей сшитую из целого куска тафты траурную юбку. У Иньэр и Ли Гуйцзе пожертвовали на заупокойные службы по три цяня серебра, о чем Юэнян сообщила Симэню.

— Дай каждой по куску тафты и по траурному платку, — распорядился он.

Юэнян угостила их чаем и оставила на ночь.

К вечеру собрались родные, друзья и приказчики, чтобы провести ночь с Симэнем. Была приглашена хайяньская театральная труппа.[1047] Актеры Ли Мин, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь прислуживали гостям.

Поздним вечером в крытой галерее накрыли пятнадцать столов, за которыми расположились сват Цяо, шурины У Старший, У Второй и Хуа Старший, свояки Шэнь и Хань, сюцаи Ни и Вэнь, лекарь Жэнь, Ли Чжи и Хуан Четвертый, Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, Сунь Молчун, Бай Лайцян, Чан Шицзе, Фу Цзысинь, Хань Даого, Гань Чушэнь, Бэнь Дичуань, У Шуньчэнь и двое племянников, а также человек восемь соседей. На столах стояли блюда с обильной снедью. В десятке высоких подсвечников ярко горели толстые свечи.

Залу закрывали спущенные занавески. Женщинам устроили столы неподалеку от гроба, и им приходилось смотреть представление из-за ширм.

После поклонения у гроба Симэнь и Цзинцзи поблагодарили гостей, и все сели за стол.

Актеры ударили в гонги и барабаны. Началось представление под названием «История нефритового браслета, или Любовь Вэй Гао и Юйсяо в жизни минувшей и после возрождения».[1048]

Симэнь распорядился, чтобы четверо солдат подавали закуски и блюда, а Циньтун, Цитун, Хуатун и Лайань — сладости. Ли Мин, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь разливали вино.

Сперва на траурной сцене появился актер, исполнявший Вэй Гао. Когда он спел арию и удалился, на сцену вышла героиня Юйсяо, тоже исполнившая арию. Подали отвар, рис, мясо и гуся.

— Брат, я слыхал, у тебя три барышни-певички находятся? — обратился к хозяину Боцзюэ. — Почему бы их не позвать, а? Почтенному свату Цяо и господам шуринам услужили бы. Чего будут зря представление-то глядеть? Больно они ловки!

Симэнь кликнул Дайаня.

— Ступай сестриц позови, — распорядился он.

— Не надо, — остановил его сват Цяо. — Они ведь пришли с покойной проститься. Зачем же их заставлять?

— Э, вы не правы, дорогой сватушка! — возразил Боцзюэ. — Этим потаскушкам только дай волю… — Он обернулся к Дайаню: — Ступай и тащи их сейчас же! Скажи, батюшка Ин, мол, понимает, что вы пришли отдать последний долг усопшей, но должны и у стола послужить.

Дайань ушел и долго не появлялся.

— Как узнали, что вы, батюшка Ин, зовете, ни одна не пошла, — доложил, наконец, вернувшись, слуга.

— Ах так! — воскликнул Боцзюэ. — Я сам пойду притащу!

Он встал из-за стола, сделал несколько шагов и вернулся на место.

— Чего ж не идешь? — засмеялся Симэнь.

— Меня так и подмывает притащить этих потаскух, — говорил Боцзюэ. — Дай только немного успокоиться. Я им покажу!

Немного погодя он опять послал за певицами Дайаня.

Наконец, не спеша, вышли три певицы, одетые в белые накидки из тафты и голубые атласные юбки. Они поклонами приветствовали гостей и, улыбаясь, встали в сторонку.

— Тут вас ждут, а вы мешкаете, выходить не желаете? — выговаривал Боцзюэ.

Певицы молчали. Они обнесли гостей вином и сели за отдельный стол.

Послышались удары в барабан и музыка. Объявление возвещало о начале представления.

На сцене появились Вэй Гао и Бао Чжишуй.[1049] Они приблизились к дому, где жила Юйсяо, и навстречу им вышла мамаша.

— Ступай, вызови ту барышню! — приказал Бао Чжишуй.

— Зачем же вы, сударь, так грубо? — говорила мамаша. — Как это «вызови»? Моя дочка не ко всякому выходит. Только когда ее вежливо попросят.

Ли Гуйцзе засмеялась.

— Этот Бао ни дать, ни взять Попрошайка Ин, — заметила она. — Лезет нахрапом, нахал.

— Ах ты, потаскушка! — откликнулся Боцзюэ. — Может, я и нахрапом лезу, да меня мамаша твоя вон как обожает.

— Обожает, когда за ворота провожает, — заключила Гуйцзе.