Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

диалекте, достаточно низком, чтобы заставить вспыхнуть девку, называя его Иудой, исчадием ада и трусом. Эдвард кричал в ответ, отбивая оскорбление оскорблением, и это все перед половиной английской армии...большая часть которой, подозреваю, считала Карла вправе устроить подобную сцену'.

Темные глаза Людовика вспыхнули. 'Господь, в самом деле, милостив', - согласился он, и Филипп улыбнулся, глядя на него с непритворным восхищением. Людовик - бледный монах, - сутулый и безобразный, и Людовик, от второго лица по возрасту не сильно отстающий, - Венценосный Паук, победитель.

Король косо окинул взглядом Филиппа, произнося с еле заметным упреком: 'Вы несколько ввели меня в заблуждение, де Коммин, в рассказе об английском короле. Я нашел его точно таким же умным, как вы предупреждали, человеком, ясно видящим, чего он хочет, берущим желаемое и мало заботящимся об опасностях. Но я также думаю, что он крайне ценит собственный покой и сильно зависит от получаемых удовольствий. А этого, друг мой, вы мне не поведали'.

'Мой сеньор, когда я познакомился с Эдвардом четыре года тому назад в Эйре, полагаю, он придавал удовольствиям меньшее значение'. Людовик поразмыслил над аргументом и кивнул. 'Есть люди', - задумчиво поделился монарх, - 'процветающие в невзгодах, способных подкосить менее крепкие души. Однако, те же самые люди могут обнаружить разрушительность для себя благополучия, всегда превращающегося для них в тяжелое испытание. Вполне вероятно, что наш друг Йорк относится к их числу. Самым искренним образом надеюсь на это, так как, я не лгу вам, Филипп, признаваясь в страхе перед Эдвардом, в страхе, растянувшимся на большее количество лет, чем я могу удержать в памяти. Он слишком хорошо знает войну и никогда не бывал разбит на поле брани -'

'До настоящего момента, Ваша Милость', - встрял Филипп, на что Людовик беззвучно рассмеялся.

'Но больше я его не опасаюсь, друг мой. Сейчас я понимаю, насколько могущественного союзника приобрел - время. Если он не в состоянии переварить тяжелую кампанию в тридцать три года, насколько меньше противник будет к ней готов в тридцать восемь лет или даже в сорок!

Но вот другой, младший брат...Он, Филипп, к Франции настроен максимально враждебно, и нам следует всегда об этом помнить'.

Филипп кивнул. Здесь заключалось единственное поражение его короля. Им совершенно не улыбнулась удача в примирении с герцогом Глостером. Тем не менее, попытки пойти на значительные уступки для этого предпринимались.

Людовик отметил кандидатуру герцога Глостера, как мятежную и не стоящую беспокойства. Эдвард, заявил он, мало симпатизирует Кларенсу и еще меньше ему доверяет. Но Глостер...С Глостером все было иначе. Французский король признался Эдварду, что ничто не способно сильнее его порадовать, чем прибытие этим вечером молодого герцога на ужин в Амьен.

Глостер приехал, но скоро стало слишком очевидно, - его прибытие было единственной уступкой, которой французским хозяевам удалось от него добиться. Людовик приложил все силы, дабы очаровать гостя, а его обаяние могло принимать невероятные формы, стоило ему лишь поразмыслить над планом действий. Памятуя об этом, Филипп сочувственно покачал головой. Сейчас его монарх окунал ведро в сухое пространство. Глостер оказался тут по причине королевского приказания, и его любезность объяснялась требованиями вежливости, но далее Ричард не заходил. Он отмахнулся от лести Людовика, ответив на его дружеские изъявления самой неуловимой обходительностью, а когда тот настоял, чтобы герцог согласился принять несколько превосходно выдрессированных скакунов, в качестве доказательства французской благожелательности, то все, что король получил в ответ на свою щедрость, - было ледяным: 'Если Ваша Милость просит, я вас благодарю'. Нет, Людовик прав, - Глостер - опасный человек, абсолютно не дружественный Франции. Им лучше иметь это в виду.

'Еще вина, мой сеньор?' - спросил де Коммин, и Людовик кивнув, начав смеяться.

'Я подумал', - объяснил он, - 'что изгнал англичан из Франции с меньшими усилиями, чем мой отец, ибо батюшка был вынужден прибегнуть к силе оружия, а мне пришлось использовать средство не более смертоносное, чем пироги с олениной и хорошее вино!'

Глава седьмая

Миддлхэм, июль 1476 года

Анна писала Веронике. Прошло почти два месяца с тех пор, как Вероника покинула Миддлхэм, уехав в Лондон, и ее подруга все больше ждала возвращения девушки. Перед самой собой она признавала, - ей совсем не нравился этот отъезд в столицу. Слишком хорошо Анна знала, - Вероника отбыла в Лондон, руководствуясь лишь одним мотивом, - находиться рядом с Френсисом.

Анна не одобряла связь Вероники с Френсисом. Она тревожилась, что подруга грехом измены подвергает свою душу опасности и боялась, как бы та не заплатила за него обременительной карой беременностью. Не будучи способна принять их отношения, Анна избрала путь неведения. Сейчас она старалась не упоминать о подозреваемом, о том, что Френсис снял в Лондоне дом для Вероники. Вместо этого, девушка написала о тревожном слухе, недавно достигнувшем ее ушей, говорящем о вспышке в столице оспы, и выражала озабоченность, как здоровьем Вероники, так и угрожающей ей опасностью из-за продолжающегося пребывания в Лондоне.

'Ричард в прошлый понедельник отправился в Понтефракт. Там должны эксгумировать тела его отца и брата Эдмунда, после чего он в составе погребальной процессии проводит их на юг, в Фотерингей. По прибытии останки положат покоиться в храме Благословенной Девы и Всех Святых.

Уверена, тебя, в конце концов, не удивит то, что я не поехала сопровождать Ричарда. Сейчас, когда я снова ношу ребенка, надеюсь, не искушать судьбу в отношении малютки.

В Фотерингее не будет присутствовать и моя сестра, Изабелла, у нее та же причина, что и у меня. Хотелось бы больше порадоваться, узнав об ее очередной беременности, но Изабелле совсем нехорошо, Вероника. Она уже несколько месяцев страдает от продолжительного кашля и периодических приступов лихорадки.

Теперь перехожу к новостям, слишком печальным, чтобы ими делиться. Я получила известие, что мой дядя, архиепископ