Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Душечкин. Не будь мелочным… Я не отдам ему эту пленку за миллион! Какой расчет? Сегодня Рыбцев — замзав горздравом, а завтра — председатель горсовета! Облисполкома! Член коллегии! Заместитель министра! И куда бы его ни перебрасывали и как бы его ни повышали, я всегда следую за ним! <…>
Шок. При чем тут Зубрик? За Семен Семеновичем всегда двигаюсь я! Нельзя разрушать семью!
Слияние личной жизни и общественной функции? Безусловно: в «Благородной фамилии» находчивый и продажный администратор цирка задает следующий вопрос человеку, которого ему только что представили: «Простите, Степан Петрович, какой вы специальности?», — и на лаконичный ответ нового знакомого: «Ревизор» — реагирует восторженным: «обожаю. Классика». Тот же прием используется, даже чрезмерно настойчиво, когда любящая модную одежду и склонная к истерикам героиня пьесы «В сиреневом саду», рассказывая о своих якобы многочисленных поклонниках, называет не их имена, а профессии. Она скучает по «нефтяникам в Кисловодске», которые могли обеспечить ей «более изысканное общество», и удивляется, почему ее муж «так бешено заинтригован железнодорожником», хотя раньше «даже к научным работникам он <…> так не ревновал».
Героизм? За неимением возможностей совершить настоящий подвиг здесь и сейчас, персонажи «Чужого ребенка» соревнуются друг с другом в готовности принести себя в жертву, взяв в жены женщину, беременную (как они считают) от никому неизвестного мужчины. Один из этих жаждущих подвига героев горько разочарован, узнав, что никакого ребенка нет: «Ведь я по ночам, на себя глядя, умилялся, всхлипывал… Уважать себя начал. Сам себе на „вы“ говорил! Вдруг — раз! Нету младенца! Нету моего подвига. Обманули, обесчестили! Отдайте мне чужого ребенка!»
Равноправие? В том мире, который создали себе эти подозрительные личности, оказывается, что самой надежной информацией по самым неожиданным вопросам обладают те, кто находится на самой низкой ступени социальной лестницы. В комедии «В сиреневом саду» гостю, у которого есть срочное дело, предлагается «прямо с подавальщицей Клавой потолковать», не тратя время на попытки получить нужную информацию у более высокопоставленных сотрудников.
Профессиональное образование, получение которого открывает новые перспективы в жизни? Добрая, но ленивая Маринэ из «Стрекозы» мечтает в начале пьесы о том, как замечательно было бы, если бы «ученые придумали какие-нибудь таблетки, чтобы можно было принять одну и сразу же стать агрономом, учителем или врачом».
Значительное ускорение действия («комическое ускорение», по словам Аленки Зупанчич)[1142] — прием, нередко встречающийся в комедии. КЛЭ утверждает, что «стремительность действия»[1143] является обязательным атрибутом любого водевильного сюжета. Критики писали о «быстром, даже молниеносном развитии драматического действия, о быстрой смене впечатлений и <…> противоречивых эмоций»[1144] как о непременных характеристиках любого водевиля, как советского, так и традиционного. Некоторые из них видели в этом доказательство того, что водевиль не может считаться достойным советским жанром, ибо он приносил с собой «тлетворное влияние буржуазной бульварной драматургии»[1145]. По их мнению, советская аудитория не могла испытывать ничего кроме презрения к действию на сцене или на экране, которое сводилось к тому, что «дым стоит коромыслом. Люди расходятся и сходятся, ругаются и целуются по нескольку раз в продолжение трех актов»[1146].
Можно понять, почему чрезмерная скорость, с которой заключались и разрывались романтические союзы, могла вызывать подозрение в обществе, где все большую важность приобретали традиционные семейные ценности и такие качества, как надежность и постоянство. Только в годы войны были допустимы скороспешно устроенные празднования помолвок и свадеб, и письма, которые женщины писали незнакомым мужчинам на фронт, были признаком высоких моральных устоев, а не распущенности. «Синий платочек», «В шесть часов вечера после войны», «Вынужденная посадка» — характерные примеры особого поведенческого кода, которым следовало руководствоваться советским людям в военное время (впрочем, в «Вынужденной посадке» авторы, должно быть, посчитали, что свадьба была бы слишком поспешной даже по меркам военного времени, и решено было закончить пьесу празднованием помолвки). В советском контексте комическое ускорение определяло весь образ жизни тех, чей образ жизни должен был быть предметом насмешек. Это люди, лишенные способности видеть и осознавать происходящее во всей полноте, как то могут делать их более сознательные современники, идущие к светлому будущему. Все, чего эти недостойные люди хотят, они хотят немедленно, — предметы, привилегии, услуги, статус. Их стремление приравнять благополучие к получению немедленной личной выгоды, а личные качества любого встреченного ими человека — к возможности этого человека использовать для достижения собственных целей, свидетельствует о неспособности находиться в состоянии «продуктивной неопределенности», которому и должны учить советские водевили.
* * *
Мы начали эту главу с обсуждения путаницы и недоразумений как определяющей черты водевиля. Возможно, одна из причин, по которой эти фильмы и пьесы были эффективным инструментом для пропаганды ценностей нового общества, заключалась именно в том, что они тематизировали жизнь с неразрешимыми противоречиями, которые сопровождали новую повседневность. Вся эта неясность, неуверенность, неопределенность переживалась на фоне главного вопроса, сформулированного одним из молодых героев: «Хорошей жизни»: «Да, <…> создается новый мир. Но где новый человек? Когда он придет?.. Или это мечта, миф?..»
К этому можно добавить: и как мы узнаем этих новых людей, когда они появятся на сцене или на экране? Как мы узнаем, что является их определяющими чертами? Как это узнают аудитория, драматурги, актеры? По словам Дженнифер Терни, водевиль — это
драматизация нового вида страха, связанного с исполнением роли, страха, который охватывает человека, который должен играть новую роль в незнакомых для него условиях, быть новым героем в неожиданной для себя организации социального пространства[1147].
Водевиль учил, как пережить эти странные времена, когда незнакомые, постоянно меняющиеся правила организации социального пространства стали новой нормой, когда трансформации, перераспределение ролей, притворство и переделывание собственной биографии стали обычным явлением.
Глава 11
Карнавал власти: Метасмех
Шароварный коммунизм
Известно, что любимой картиной Сталина были «Запорожцы» Ильи Репина. Как вспоминала Светлана Аллилуева, в большом зале сталинской ближней дачи в Кунцеве, там, где проходили заседания Политбюро, давались обеды в честь иностранных гостей и собирался сталинский «ближний круг» для «ночных посиделок», на видном месте висела ее репродукция. Казаки,
