Жизнь волшебника - Александр Гордеев

хлещет прямо на землю. И тут из загончика

выскакивают её поросятки и начинают жрать эту кровь. Визжат, откидывают друг друга. Некоторые

прямо из раны хватают. Мне и так-то было жутко, а тут я и совсем остолбенел – они ведь всего

лишь пять минут назад дёргали её за сосцы. Так что чего там говорить: звери они звери и есть.

Слушая Матвея, Роман думает, что, пожалуй, вся эта жалось к животным у людей оттого, что

они слишком очеловечивают их. А ведь у животных-то всё иначе. И страх у них всего лишь

инстинктивный, мыслей и разума – ноль. Так что, в принципе, самой-то чушке всё одно: жить или

не жить. Понятно Роману и другое – эта история рассказывается тут не случайно, надо же как-то

мужикам настроить себя, ожесточиться до необходимого уровня.

– А нам как-то учитель по химии ещё в школе рассказывал, – добавляет Роман и своё, – он был

родом из Ярославля. Так вот, после Ленинградской блокады один мужик, который жил где-то там на

железнодорожной станции, приспособился кормить своих свиней покойниками, которых снимали с

проходящих поездов. Чушки сидели у него в какой-то яме и здорово разжирели. Ну и вот, как-то в

дождь этот мужик поскользнулся и свалился в яму. А чушкам было уже всё равно, кого жрать:

хозяина или не хозяина, живого или мёртвого. Упало что-то сверху – значит, корм. В общем,

сожрали его, и всё.

– Так ему, сволочи, и надо! – жёстко говорит Матвей. – Уж такого-то гада я и сам зарезал бы без

зазрения совести.

Всё это сказано так просто и обычно, что Багров с Романом смотрят на него с испугом. Странен

Матвей. За его спиной такое большое тюремное прошлое, а тёмным он не видится. Пожалуй, в той

серой тюремной реке, которую Роман наблюдал в Выберинской зоне, Матвей принципиально

отличался бы по цвету от всех. Если ему верить (а врать он не умеет), то на его счету есть

тюремные убийства, но при всём этом, однажды в каком-то споре с мужиками у магазина, он

отрезал: «Я никогда в жизни никому не сказал слово «врёшь!» Роман долго думал потом об этой

фразе, обнаружив, что она, пожалуй, выражает весь моральный кодекс Матвея. И кодекс этот не

слабый.

– Нет, а вы чего расселись-то?! – прикрикивает на мужчин Катерина, заполняя паузу, вызванную

репликой мужа. – Долго ещё будете сидеть, рядиться да сказки рассказывать?! Кабан-то смирный –

чего бояться?

Удивительно, что «смирным кабаном» она называет того шустрого поросёнка, которого ещё

весной Роман не мог догнать на мотоцикле. Не кормленный с вечера, он вначале при виде людей

радостно визжит, но, обнаружив вместо привычной хозяйки с ведром мужиков с петлей из вожжей,

пытается спрятаться в своей дощатой будке. Однако петлю на толстую шею кабана всё же

накидывают и выволакивают его во двор. Матвей затягивает вожжи вверх через забор, как через

блок. Никита мягко до самой рукоятки вгоняет в шею длинный нож и с влажным хрустом

перерезает горло… Кровь хлещет, кабан хрипло, с бульканьем орёт, тяжелея и тяжелея на вожжах,

опускаясь все ниже, и Матвей уже не может его удержать. Наконец кабан заваливается на бок с

судорожно выпрямленными ногами. Забойщики облегченно вздыхают: всё, жизнь кабана уже

отлетела. И впрямь всё легко, собирались больше того.

Конечно, с вожжами-то Матвей придумал не плохо. Тут кабан оказался хоть на каком-то

удалении. Куда хуже было как-то ещё в десятом классе, когда Роман вот так же помогал отцу

колоть небольшого кабанчика. Большого уже поросёнка просто свалили на землю и зарезали,

преодолевая его отчаянное, инстинктивное сопротивление. Просто оказались сильнее, и всё.

Сильнее той жизни, которая была в кабанчике. Удерживая животное, Роман чувствовал каждую его

315

дрожащую напряженную жилку, которая не могла преодолеть их насилие. Грубо и просто. И в этой

своей превосходящей силе, позволившей сломать другую жизнь, было что-то дикое, мерзкое и

неприемлемое для себя самого, как для такого же живого существа. Однако, судя по всему (как

понимается теперь), именно этим-то омерзением и наслаждаются всяческие извращенцы, маньяки

и убийцы, вроде того кампучийского выродка, который вгоняя острый кол в животы своих жертв,

топтался по ним, чтобы чувствовать агонию.

Тушу кабана выволакивают в большой двор, стараясь не запачкать открытое разрезом на шее

жирное мясо, взваливают на дощатый настил, кочегарят до синего гуда паяльные лампы и

принимаются палить, скрести, мыть, разделывать. Туша лежит на досках, покачиваясь на сале от

толчков. Вот взяли и зарезали это смирного кабана на мясо. А он хоть и не покорно, но всё-таки

отдался для того, чтобы стать продуктом.

Мясо уносят и открыто кладут в сенях на полиэтиленовую плёнку. Глядя на эту остывающую

красную массу и не скажешь, что лишь полтора часа назад всё это было сильным, здоровым

животным.

Подходит время и для тёлки. Но тут уже сложнее. Иногда забегая к Матвеевым в обед, Роман

помогал Катерине по хозяйству, и она обычно просила сгонять коров на водокачку. Роман,

наблюдая, как пьют коровы, всегда сообщал потом хозяйке, какая корова сколько ведер выпила, а

однажды сосчитал, что полуторник корова выпивает за двадцать глотков. Ничего себе глоточек –

каждый чуть ли не по литру! Это не могло не вызвать восторга, восхищения и уважения.

И тут тоже требуется убедить себя, что перед тобой опять же ничего не понимающее животное.

Только на этот раз такое убеждение не успокаивает. Пусть не понимающее, зато доброе. С

коровами и общаешься куда больше: сено бросаешь, на ту же водокачку гоняешь или просто,

проходя по двору, нет-нет да похлопаешь (просто так, от хорошего настроения) по лохматому боку,

тёплому даже зимой. Иногда говоришь с ними, они и на клички откликаются. Бывает и

прикрикнешь: ну, мол, и бестолочи вы, но этой-то «бестолочью» как раз невольно и признаёшь их

способность соображать. В общем, коров очеловечиваешь до такой степени, что до конца

освободиться от этого очеловечивания при забое не получается. И вот с этим-то не уничтоженным

чувством берёшься за нож…

Снова придя во дворы, Матвей и Никита собираются закурить. Матвей как-то нервно

обнаруживает, что это у него последняя сигарета и вызывается сбегать за куревом.

– А вы тут отдохните маленько, да начинайте пока без меня, – как бы между прочим предлагает

он, уходя, – вожжи-то вон, на столбике висят. .

Уходит и не появляется. Никита вначале терпеливо ждёт, потом тоже нервничает. В заключение

всей сегодняшней программы, конечно же, ожидается жарёха с выпивкой, но так-то можно

протянуть и до