История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

кто окружал Наполеона, составляли мнение, исходя из своего положения, прошлого и интересов; некоторые, и таких было немного, – исходя из бескорыстной прозорливости. Все те, кто хоть сколько-нибудь тяготел к старому режиму и видел в австрийском браке еще один шаг в этом направлении, высказывались за дочь императора Франца. Напротив, все, кто дорожил Революцией, не любил старый режим, опасался возврата к прошлому, а также обладал некоторой военной и политической проницательностью, желали брака с Россией.

Наполеон, между тем, пребывал в нерешительности. В самом деле, угадывали его тайные слабости, когда считали, что дочь кесарей более всего польстит его тщеславию, потому что более всего приблизит к положению Бурбонов. Но собственная проницательность, которую не могли затмить собственные же слабости, заставляла его чувствовать, что, хотя австрийские армии и вели себя доблестно в последней войне, ссориться с Россией куда опаснее, чем оставаться в ссоре с Австрией, и что война с Россией будет куда более гибельной, чем война с Австрией. Поэтому он желал союза с Романовыми, и промедление с их стороны вызывало в нем гнев, который он сдерживал с трудом и который мог в любую минуту привести к внезапному и непредвиденному решению.

В таком состоянии неуверенности Наполеон созвал в Тюильри приватный совет, почти желая найти в разных мнениях доводы в пользу окончательного решения.

Совет был внезапно созван в воскресенье, 21 января, по окончании мессы. На него пригласили великих сановников Империи, министра иностранных дел и государственного секретаря Маре, исполнявшего функции секретаря совета, президентов Сената и Законодательного корпуса Гарнье и Фонтана. Справа от Наполеона сели Камбасерес, Мюрат и принц Бертье[24], слева – великий казначей Лебрен, Евгений, Талейран, Гарнье и Фонтан; Маре уселся на противоположном конце стола совета, напротив императора.

«Я собрал вас, – сказал Наполеон, – чтобы узнать ваше мнение о выборе супруги, которая должна дать наследников Империи. Заслушайте доклад господина Шампаньи, после чего пусть каждый соблаговолит высказать свое мнение».

Шампаньи представил красноречивый и развернутый доклад о трех альянсах, между которыми надлежало произвести выбор: русского, саксонского и австрийского. Он заявил, что все три одинаково возможны, поскольку все три двора одинаково благорасположены (несколько преувеличенное утверждение в отношении России, но достаточно правдивое, чтобы можно было представить его как таковое совету). Затем он описал личные достоинства всех принцесс. Саксонская принцесса – образец добродетели, несколько перезрела, но превосходно сложена. Австрийской принцессе восемнадцать лет, она обладает превосходным сложением, достойным воспитанием, мягким и привлекательным нравом. Русская принцесса совсем юна, ей около пятнадцати лет, она наделена, как говорят, качествами, желательными для государыни, но исповедует религию, отличную от французской, что может повлечь немало затруднений, как, например, необходимость сооружения в Тюильри греческой часовни. Что до политических преимуществ, Шампаньи не колебался. Он видел их только в альянсе с австрийским двором и говорил об этом как бывший посол Франции в Вене.

После доклада наступила великая тишина, поскольку никто не решался высказаться первым, ожидая приглашения императора. Тогда Наполеон принялся собирать голоса. Лебрен, старый роялист, оставшийся таковым и при императорским дворе, хоть и преданный Империи, вынырнул из свойственной ему полудремы и изложил свое мнение. «Я – за саксонскую принцессу, – сказал он. – Она не ввяжет нас ни в чью политику, ни с кем нас не рассорит, и к тому же она хорошей породы». Больше великий казначей ничего не сказал. Евгений, заговорив после Лебрена, в простых и скромных словах привел доводы сторонников австрийской политики, повторенные затем с большей силой и сентенциозной краткостью Талейраном. Не считая великого канцлера, Талейран был самым сведущим судией в подобных материях. Он сказал, что настало время обеспечить стабильность Империи; что политика сближения с Австрией, как никакая другая, обладает преимуществом стабильности; что альянсы с северными дворами несут на себе печать политики амбициозной и переменчивой; что желателен альянс, который позволит бороться с Англией. Гарнье высказался за саксонский альянс. Фонтан с некоторой литературной пылкостью и даже своеобразной роялистской горечью возвысил голос против альянсов с Севером. Перейдя вправо, Наполеон встретил другие чувства. Шампаньи повторил то, что уже сказал в своем докладе, Бертье, любивший Австрию, высказался за нее, и таким образом подавляющее большинство высказалось за эрцгерцогиню.

Оставалось выслушать Мюрата и Камбасереса. Мюрат выказал крайнюю пылкость и среди великого имперского совета выразил все революционные чувства, еще бывшие в армии. Он заявил, что брак с австрийской принцессой лишь пробудит печальную память о Марии-Антуанетте и Людовике XVI, что эти воспоминания еще не вполне изгладились и весьма неприятны народу; что императорская семья всем обязана славе и могуществу ее главы и ей нечего искать в иностранных альянсах, а сближение со старым режимом отдалит от Империи множество сердец, не завоевав при этом сердец французской знати. Он даже разразился гневной тирадой в адрес сторонников семейного альянса с Австрией, заявив, что подобный альянс не мог прийти в голову преданным друзьям Императора.

Пылкие речи короля Неаполя сменились холодной осмотрительностью великого канцлера Камбасереса, изъяснявшегося просто, ясно, сдержанно, но позитивно. Он сказал, что при выборе кандидатки следует руководствоваться главным мотивом, каковым является появление на свет наследников Империи, и потому следует узнать, способна ли их дать русская принцесса, и если способна, то колебаться не следует. Относительно религии он заверил, что от российского двора можно добиться отказа от требований, которые способны шокировать французов. Относительно политики не может быть никаких сомнений: Австрия, лишившись Нидерландов, Швабии, Италии, Иллирии и самой императорской короны, навсегда останется непримиримым врагом Франции, а ее естественные склонности делают ее несовместимой с монархией нового происхождения. У России же, напротив, в последнем отношении предрассудков меньше, чем у какого-либо иного двора (что тогда было правдой): из-за удаленности своей территории она имеет все причины быть союзницей Франции и ни одной причины быть ее врагом; а будучи отвергнутой, она не преминет сделаться враждебной, и война с ней окажется бесконечно более опасна, чем с Австрией; оставив ее, Франция поменяет возможный и легкий альянс на лживый и невозможный. Тем самым Камбасерес сделал самый категорический вывод в пользу брака с русской принцессой.

Последние два мнения, особенно мнение Камбасереса, самого авторитетного человека того времени, перевесили мнения, высказанные в пользу австрийского альянса, но поскольку совет был скорее консультацией, нежели обсуждением, окончательного решения принято не было. Наполеон, оставшийся спокойным и непроницаемым, так что по его лицу невозможно было догадаться, к какой стороне он склонялся, поблагодарил членов совета за их превосходные мнения, после чего совет был без промедления распущен.

С нетерпением ожидали курьера из России, когда 6 февраля пришли депеши от Коленкура, способные лишь продлить неопределенность, длившуюся уже более полутора месяцев. Шестнадцатого